— Мать!
Окрик этот был таким грозным, повелительным, и вместе с тем в нем звучала такая душевная мука, что Лийзу остановилась и оглянулась.
— Чего тебе?
— Значит, это все правда!
Странно! Эта женщина, которая обычно, скрывая свою тайну, лгала и отрицала, не задумываясь, которая ни перед кем не опускала глаз и умела при случае оборвать противника самым грубым и резким словом, сейчас стояла беспомощная перед своим сыном и молчала...
Поборов свою растерянность, она лишь замахнулась на Майта кулаком, да и то больше по привычке, чем сознательно. Но, когда она увидела, что мальчик продолжает стоять перед ней и смотрит на нее смело и вызывающе, рука ее бессильно опустилась.
За эту слабость она была жестоко наказана.
Майт стоял перед матерью бледный, дрожа от возбуждения. Он молчал, но в его глазах отражалось смятение чувств: боль, отчаяние, гнев, презрение. И под напором этих чувств вырвалось у него сквозь зубы такое слово, от которого у каждой матери заледенело бы сердце. Этим же грязным и гнусным словом отец обозвал мать, когда был пьян, и мать его ударила.
Лийзу не успела еще оправиться от удара — даже на нее это слово подействовало как удар,— а Майт уже скрылся за углом лачуги.
Он не показывался целый день.
Из дому он выбежал на дорогу, оттуда на луг, потом в лес. Тут он бросился ничком на росистую траву, прижался лицом к сырому мху и плакал долго, пока хватило слез.
У него теперь не было ни отца, ни матери!
2
МАЙТ УБЕГАЕТ К «ПАПАШЕ»
С этого дня Конна Лийзу возненавидела своего старшего сына. Она ненавидела его потому, что стыдилась и боялась его. У этого мальчика был такой острый, проницательный взгляд, такая разумная речь, во всем его облике отражалась такая душевная зрелость и серьезность, что мать в его присутствии всегда чувствовала себя стесненно. У нее появлялось ощущение, будто по всему телу ползают муравьи. Ей казалось, что взгляд мальчика постоянно прикован к ее лицу, ее губам, она боялась сказать лишнее слово, ей чудилось, будто тень сына всегда крадется за ней по пятам, что-то выслеживая.
Все это ее мучило, злило. До сих пор она была в доме единственной полновластной хозяйкой, а сейчас над ней тяготела чужая воля, да еще чья — ее собственного сына, четырнадцатилетнего мальчишки!
Злоба, наполнявшая душу Лийзу, переросла в настоящую ненависть, безотчетную, тайную ненависть, подобную той, какую угнетенный питает к своему угнетателю. Внешне это проявлялось в виде бесконечных придирок. Что бы Майт ни сделал — мать никогда не была довольна. Между ним и двумя младшими детьми она проводила все более резкую грань. Те всегда оказывались паиньками, Майт вечно был в чем-нибудь виноват. Их гладили по головке, Майту доставались одни пинки. Их кормили до отвала, его держали впроголодь. Тем давали в работе поблажку, его заставляли надрываться с утра до ночи. И понятно, что его с ранних лет послали в имение на отработки, а там кубьясова 1 дубинка дополняла его домашнее воспитание.
От отца он не мог ждать защиты, не мог надеяться, что тот рассудит по справедливости,— отец ведь и сам шел па поводу у матери. Майту приходилось довольствоваться тем слабым утешением, что отец ему никогда ничего плохого не сделает, что для отца и Майт, и его сестра, и брат —- все одинаковы.
Не будь у мальчика такого живого ума, он, ропща на свою судьбу, все же покорился бы ей. Жить ведь как-то надо, куда же денешься! Но Майт искал выхода. В его голове рождались всякие замыслы, возникали разные
1 К у б ь я с — надсмотрщик, помощник управляющего (опма-на) в имениях прибалтийских баронов.
планы, направленные к одной и той же цели — вырваться на свободу! Но не только его горькое домашнее житье, не только придирки матери и непосильный труд рождали это стремление. У Майта было немало причин тяготиться своей жизнью в семье, презирать свой дом, к которому каждый человек, тем более каждый ребенок, обычно чувствует привязанность. И вне дома ему также отравляли жизнь, делали ее невыносимой.
Чем старше Майт становился, тем большим издевательствам подвергали его наглые насмешники за его злополучное происхождение. Бранная кличка «барон» была словно выжжена на нем несмываемым клеймом. Стар и млад, друг и недруг — всякий словно нарочно старался оскорбить его этим прозвищем. Его настоящее имя в деревне как будто все забыли; когда хотели сказать про Майта, говорили «барон», а тот, кому и этого казалось мало, прибавлял словечко «наш», либо величал Майта коннаским бароном. Какая пытка для самолюбивого, уважающего себя юноши! Как будто раскаленная игла пронизывала душу Майта всякий раз, когда он слышал свое прозвище, кровь бросалась ему в лицо, на глаза навертывались гневные слезы, руки сжимались в кулаки. Бранные клички были и у других деревенских парней, но у этих прозвищ не было того ядовитого шипа, который так больно впивался в душу, так отравлял Майту его детскую любовь и уважение к родителям, ранил легко уязвимое нравственное чувство, отравлял весь его внутренний мир. Другие могли смеяться над своими кличками. Майт должен был плакать. Прозвища, которые давались другим парням, не оскверняли того, что для ребенка составляет наивысшую ценность,— они не позорили их родителей, а кличка Майта обливала грязью его мать и отца. С какой радостью согласился бы Майт на любое другое прозвище, пусть самое гнусное, только бы не это постыдное слово!
Положение Майта было тем мучительнее, что он имел много врагов. У человека одаренного много противников... Умишки нападают на подлинный ум. Горе тому, у кого кроме светлой головы есть еще и зубы и когти, кто на каждый укус готов огрызнуться, кто, терпя удары и пинки, и сам в долгу не остается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111