Несчастным не было оказано никакой врачебной помощи, и они долго болели. Многие умерли еще не старыми людьми; не будь их здоровье подорвано, они не сошли бы в могилу так рано. Да и те, кто дожил до старости, постоянно жаловались на тяжкие недуги. У Хиндрека Верло мышцы словно одеревенели, у Яна Леппа на ноге сделалась рожа и вся нижняя часть тела была поражена неизлечимой болезнью, у Антса Сукка раны загноились, в них завелись черви, и он всю жизнь хворал; Юри Кана и Ян Лепп жаловались, что у них после избиения стянуло жилы и это мешает им ходить и работать.
Итак, кто не умер, тот остался калекой.
За что с ними так поступили?
С точки зрения общечеловеческой морали, эти люди не совершили ни малейшего преступления, но они считались преступниками с точки зрения особой, юнкерской морали, гласившей: раб должен покорно повиноваться господину, даже когда тот творит ему зло. Лошадь везет воз, вол тащит плуг — кнутом их, если уже двигаться не могут! Раб тянет лямку, раб идет за плугом — палкой его, если он выбился из сил! Лошадь, вол, человек — для прибалтийского рыцаря было одно и то же даже во второй половине XIX века *.
После избиения на Русском рынке мызу Ания стали охранять войска. Помещик либо боялся мести со стороны крестьян, либо хотел придать больше правдоподобия своим лицемерным утверждениям, будто здесь действительно произошел «бунт». Ибо начальник жандармского управления Грессер, по всей вероятности, официально сообщил в Петербург об этом деле, и можно было опасаться, что оттуда поступят нежелательные запросы. Но расходы по охране мызы пришлось нести и крестьянам: всех хозяев обязали уплатить по полтора рубля. Таким образом, тот, кто якобы нуждался в охране, заставлял расплачиваться за нее людей, которых сам же и озлобил против себя. Цинизм поистине непревзойденный!
1 В русском историческом журнале «Русский архив», в № 12 за 1901 г., появилась статья об избиении крестьян из Ания, написанная по материалам бывшего члена Таллинской городской управы А. А. Чумикова и озаглавленная «Ревельское кровопролитие». В статье между прочим говорилось: «Тот, кто не знаком с порядком управления, царившим в прибалтийских губерниях до реформы, может удивиться, как могли чиновники, состоявшие на государственной службе, без всякого суда подвергнуть наказанию как величайших преступников ни в чем не повинных крестьян-хозяев. Но подобные суды во всей Прибалтике считались вполне обыденным явлением, ибо административные должности занимали прибалтийские бароны и их друзья (вроде геперал-губернатора князя Суворова), которые руководствовались только личными выгодами, особенно в тех случаях, когда можно было такие подвиги, как в описываемых нами событиях, изобразить перед высшими властями как подавление бунта и даже ожидать за них награды... (Примеч. автора.)
Как только мужики из Ания прибыли домой, гакенрихтер Ф. Триттгоф вызвал их на мызу и стал успокаивать: барон Унгерн-Штернберг, мол, крайне сожалеет о случившемся, желает помириться с крестьянами, обещает навсегда оставить их в тех усадьбах, которые они сейчас арендуют,— короче говоря, будет стремиться всячески облегчить их положение. В том, что хозяева подверглись наказанию, виноват, мол, вовсе не помещик, а суд. Затем гакенрихтер стал внушать крестьянам, чтобы они не таили злобу на барона, не строили втайне коварных планов и не вздумали бунтовать.
Но все это были пустые слова: барон Унгерн-Штернберг вскоре прогнал многих хозяев с земли и передал участки другим арендаторам.
Микку Ялакасу, Виллему Кяпду, Аптсу Рега и Марту Кана отказали в продлении аренды, уже в ягупов день и следующей весной выгнали их из усадеб.
Кровавое зрелище, которое горожанам довелось увидеть на Русском рынке, еще долго волновало умы. Все сурово осуждали дворян, совершивших неслыханную и непростительную несправедливость. События в Махтра еще можно было толковать по-разному: там крестьяне все же действовали насилием, хоть и с целью самозащиты. Здесь же речь шла о людях ни в чем не повинных, на которых не падало и тени подозрения.
О расправе с крестьянами из Ания стало известно п за пределами Таллина и Прибалтики. Таллин тогда еще ценили как прекрасное место для морских купаний, особенно часто сюда приезжали на лето знатные дачники из Петербурга. Некоторые из них сами видели избиение крестьян, другие узнали о нем в тот же день. Об этих событиях заговорили в высших кругах столицы, слух о них дошел, разумеется, и до лиц, стоящих во главе государственного управления. Все были возмущены действиями эстляндских рыцарей, местной администрации, и прибалтийскому дворянству пришлось потратить немало времени и труда, чтобы загладить это впечатление. В декабре того же года гражданский губернатор Эстляндии Иоганн фон Грюневальд оставил свою должность, и через пять дней на его место был назначен представитель высшего офицерства — генерал-майор Ульрих. Комендант города барон фон Зальца покинул Таллин позднее.
Вести об избиении, учиненном над ходоками из Ания, проникли и за границу и привлекли к себе внимание. Прибалтийские немцы, стоящие у власти, не встретили поддержки и оправдания даже на своей прежней родине; не помогло и то, что в реакционные немецкие газеты были направлены корреспонденции, в которых все обстоятельства дела были, как говорится, перевернуты с ног на голову, так же, как это было сделано в сообщениях о «войне в Махтра», помещенных в благочестивой.
О настроениях, царивших среди таллинских бюргеров, дает представление следующий случай, происшедший через год после избиения крестьян2.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111