— Разве вы назовете счастливой женщину, которая, любя мужа, всю жизнь должна мириться с тем, что он ее не терпит, да к тому же еще любит другую? А вам, Лена, это разве казалось бы счастьем?
Девушка ничего не ответила. У Матиаса появилась твердая уверенность в том, что он одержал победу, если только у Лены не окажется никаких других доводов. Он хотел дать ей время подумать, собраться с мыслями, прийти к какому-нибудь решению. Поэтому он и сам умолк и стал быстро грести. Он так разогнал лодку, что вода по обеим ее сторонам запенилась.
Лена молчала. Руки ее снова лежали на руле, широко раскрытые глаза смотрели вдаль каким-то пустым взглядом. Матиасу опять бросилась в глаза ее странная бледность и эта складка горечи и безнадежности у рта.
— Я жду вашего ответа,— сказал он наконец, отирая платком пот с лица.
Лена подняла на него глаза. Ее взгляд выражал страдание, муку и вместе с тем горячую мольбу: «Жестокий, сжалься надо мной, оставь меня!»
Но этот человек не знал жалости, как не знает жалости утопающий, которого вот-вот поглотят волны. Он продолжал спрашивать, он требовал ответа, он упорно бил в одну точку. Ему нужен был такой ответ, которому он мог бы поверить, который он принял бы без спора.
И Матиас наконец услышал его из уст измученной девушки:
— Господин Лутц, я не люблю вас...
Хотя Матиас мог ожидать такого ответа и был готов к нему, все же слова Лены, сказанные почти шепотом, подействовали на него, как внезапный удар молота по голове. Весла выскользнули у него из рук, сильное тело согнулось, взгляд потускневших глаз был устремлен поверх борта лодки, на воду, которая казалась ему покрытой зыбким багровым туманом.
Оба долго молчали. Да если бы девушка и сказала что-нибудь, Матиас едва ли ее услышал бы; он даже не видел и не слышал, как Лена, оставив руль, вдруг пересела на скамью против пего и притронулась к его руке.
— Господин Лутц, простите меня!
Ей пришлось повторить свои слова и крепко сжать руку Матиаса.
Лутц перевел на нее взгляд, словно блуждавший далеко в тумане, кивнул головой и попытался улыбнуться; по это была улыбка умирающего — бледная, усталая.
И вдруг шею его охватили трепещущие руки, горячая щека коснулась его щеки, к груди его прижалась нежная грудь, волнуемая глубокими вздохами, и он услышал рыдания и слова, вырывавшиеся у девушки:
— Это все неправда... все, что я говорила... я и сама этому не верила... Неужели я не могу тебя... тебя одного...
Голос перешел в шепот, слов уже нельзя было разобрать, да едва ли и сама Лена их понимала. Матиас почувствовал, как на его руки упали крупные горячие слезы. Эти слезы и жаркое дыхание, коснувшееся его лица, заставили его очнуться. У него вырвалось восклицание -= скорее крик испуга, чем радости,— потом он обхватил обеими руками эту головку, это сокровище, только что ему дарованное, прижал ее к груди, к своей щеке и прошептал, улыбаясь от счастья, точно спасенный от гибели утопающий:
— Так и должно быть, Лена, так хорошо...
Их лодку тихо несло кормой назад вниз по течению, пока она не остановилась в изгибе реки, между берегом и деревом, упавшим в воду. Отсюда лодка как бы попыталась сама высвободиться — нос ее стал поворачиваться к середине реки. Но уплыть ей не удалось. Чья-то сильная рука, протянувшаяся с берега, ухватилась за борт и чуть ли по вытащила суденышко па песок.
— Кто же так плавает по реке! Или вы думаете — мне очень приятно выуживать вас потом из холодной воды! Сейчас же поднимите весла, не то их унесет!
Чей-то громкий голос произнес эти слова так сурово и повелительно, что молодые люди, вздрогнув, отшатнулись друг от друга и испуганно огляделись.
На берегу стоял Конрад Губер. Лицо его расплылось в широкую насмешливую улыбку.
— Ох, какое умилительное зрелище! — сказал он, делая вид, будто утирает слезы.— Прямо сердце в груди тает, а изо рта слюнки текут.,. Ну, Мати, молодец! В этой сцене была жизнь, поэзия, мощь! Точь-в-точь как в театре!.. Мати, я тебя тут же объявляю мастером. Из учеников сразу произвожу тебя в мастера! Теперь я ничуть не жалею, что все время крался вслед за вами по берегу, точно шпион, подсматривая и выслеживая, причем два раза споткнулся о пень и полетел носом в землю. Да здравствует мастер Мати, трижды ему «ура!».
И Губер стал подбрасывать свою шляпу в воздух. Взлетая в последний раз, шляпа чуть не угодила в реку.
— А теперь — живо на берег, праздновать помолвку! — воскликнул он.— В таком радостном настроении я в эту скорлупу сесть не рискую. Напитки для пиршества я уже припас, Мати. Я ведь знаю, чем закапчиваются такие истории, поэтому зашел в харчевню и сунул себе кое-что за пазуху... УваЖКемая фрейлейн, очаровательная невеста, смею ли я своими грубыми руками коснуться вашего стройного стана и помочь вам выйти на берег?
И, не дожидаясь ответа, он схватил девушку за талию, высоко поднял ее в воздух и при этом исполнил длинную руладу на манер «йодлей», какие выводят в горах немецкие пастухи; лес и берега отозвались ему звонким эхом.
А Матиаса этот сумасшедший парень три раза так сжал в своих объятиях, что у того кости затрещали.
Лодку привязали к берегу, захватили с собой привезенные припасы, и в лесу на лужайке, покрытой мягким зеленым мохом, начался веселый пир. Бутылки вина, принесенной Губером, хватило ненадолго, за ней последовало пиво и мед Матиаса, а проворные ручки Лены тем временем делали бутерброды и очищали крутые яйца.
— Ты, значит, от самого города тайком шел за нами следом? — спросил приятеля Матиас; щеки его пылали, глаза блестели.
— Я вас, подозрительные личности, и на пять минут не выпускал из виду,— засмеялся Конрад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111