Работа ему явно опротивела. За что бы он ни взялся, все делал небрежно, машинально, нехотя. Даже самые благодарные задания выполнял вяло, без всякого интереса, без увлечения, не углубляясь в работу. Этот человек терял ясность ума.
А прогулы все учащались — он опаздывал в мастерскую то на несколько часов, то на полдня, а то и вовсе не являлся па работу по дна, по три дня сряду.
Ниггсльбач и Губер старались спасти его. Главным образом дружескими советами, даже просьбами. Напрасно! Матиас обещал исправиться, но постоянно нарушал свое слово. Тогда мастер попытался повлиять на него укорами, убеждал, предостерегал его. Но и это ни к чему не привело. Вдобавок Матиас стал отвечать ему грубостями. А когда Виттельбах под конец перешел к угрозам, подмастерье вспылил, упрекнул мастера в неблагодарности, несправедливости и сам потребовал расчета.
Хотя Губер и уговаривал его отказаться от этого решения, а мастер готов был в знак примирения протянуть ему руку — Лутц с непоколебимым упорством обидчивого человека стоял на своем. Он ссылался на свою прежнюю образцовую работу и с гордостью заявлял, что в любой мастерской его примут с распростертыми объятиями — Матиасу Лутцу, мол, нет нужды выпрашивать себе службу. Так он и ушел от доброго и честного хозяина, у которого столько лет успешно работал и жил, как в родном доме.
Лена была глубоко огорчена этим событием, хотя и не осмелилась выказать свою тревогу перед мужем. Она опечалилась еще больше, когда убедилась, что Матиас, по-видимому, не торопился поступать на новое место, что он уже чувствует к работе какой-то страх и отвращение, что он нее больше погрязает в пьянстве и беспутной жизни.
И время он еще мог рабски служить своим страстям — были деньги. К его собственным значительным сбережениям мастер Виттельбах прибавил в виде подарка к свадьбе сто рублей, и большая часть их еще была цела, хотя Матиас в последние недели уже кое-что истратил. Но надолго ли могло хватить этих средств, если обычного заработка уже не существовало, а на свои пьяные утехи несчастный каждый день тратил деньги не скупясь. Теперь, став свободным человеком, он часто уходил в трактир с утра и возвращался только ночью или даже на следующее утро, так что расходы удваивались,— ведь жена тоже должна была чем-то питаться дома. Лена со страхом смотрела в будущее. Она понимала: если какое-нибудь чудо не принесет перемены, всем грозит гибель.
После долгих раздумий и душевной борьбы молодая женщина решила ради спасения несчастного мужа принести в жертву все, чем она еще могла пожертвовать: свое дитя, а если это не поможет, то и себя самое.
Она стала подыскивать для ребенка приемных родителей, искать, кто бы усыновил его. Будь у нее деньги, она отдала бы его кому-нибудь на воспитание, сохранив за собой права матери. Но у нее не было ни гроша. В свое время она с презрением отвергла баронские подачки, боясь, что эти греховные, позорные деньги будут жечь ей руки, на всю жизнь лишат ее душенного покоя. Теперь она жалела об этом. Она признавала, что этот человек должен был бы заботиться о своем ребенке. По сейчас, будучи женой другого, обращаться к нему с такой просьбой — такой мысли Лена не могла и допустить. Лучше уж она порвет естественные узы, связывающие материнское сердце с ребенком. А расстаться с ним было необходимо. Этот ребенок был врагом Матиаса в его собственном доме, и Матиас был ему врагом. Каждый случайный взгляд, брошенный на беспомощного малыша, каждый его вскрик словно ножом колол сердце обманутого мужа. Все, что должно было забыться, снова оживало.
И Лене удалось найти своему сыну приемных родителей. Ей помогла в этом мадам Бринк. Какая-то бездетная купеческая чета взяла ребенка в приемыши. Это были люди состоятельные, и будущее отверженного малютки было теперь обеспечено. Все это произошло без ведома Матиаса — и поиски приемных: родителей и передача ребенка; Лена отдала его, когда мужа не было дома.
Молодая женщина решила не сообщать Матиасу об этой перемене в их жизни, она хотела, чтобы муж сам ее заметил. Лена старалась, чтобы он не видел ее заплаканных глаз.
В первый вечер Матиас ничего не заметил, хотя и пришел домой более трезвым, чем обычно. И на следующее утро, оставшись дома из-за головной боли, он не обратил внимания на то, что колыбель, стоящая во второй комнате, пуста. Он ведь нисколько не интересовался ребенком; напротив, с каким-то страхом держался от него подальше, только бы не слышать его. Но в конце концов он все же что-то заметил, заметил, потому что у Лены стало много свободного времени. Она не уходила так часто в другую комнату, не хлопотала там. И когда Матиас однажды заглянул туда,— Лена в это время была занята в кухне,— он с изумлением увидел, что колыбели возле кровати уже нет.
Он спросил, что это значит. Лена ему все объяснила.
Матиас выслушал ее молча. Затем молча стал шагать по комнате из угла в угол. Только часа через два он снова заговорил об этом. Он обнял жену, чего давно уже не случалось, и, глубоко заглянув ой в глаза, спросил:
— Ты это ради меня сделала, Лона?
— Ради тебя и ради себя самой.
— И у тебя хватило па это силы?
— Да.
— Тебе, наверно, было очень тяжело?
— Нет.
Матиас отвернулся.
—- Ты слишком хорошая, Лена... И я... я этого не стою... я знаю... Потерпи немножко... все это в конце концов пройдет... Потерпи еще некоторое время, скоро я снова буду здоров, да и ты оправишься... Леиа, никакая другая мать не решилась бы па это.
Он отошел к окну, словно пытаясь что-то скрыть. Там он долго стоял молча. Барабанил пальцами по стеклу.
— Мати! — Рука Лены опустилась на его плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111