Другой садист (Камбиз) кожей, живьем снятой со спины другого от
ца, обтянул служебное кресло, которое тот занимал, и, открыв все это его ро
дному сыну, заставил последнего сесть на него, заняв должность убитого. Н
е было в истории одного Ц оставляемого безнаказанным богами нарушения
священного табу, которое запрещало сыну поднимать руку на своего отца. Э
то было вещью, запретной даже для садистов-язычников. Христианин, обязан
ный блюсти заповеди своего Господа, сознательно переступая эти священн
ые для всех запреты, восставал уже не против каких-то племенных божков, но
против Вседержителя. Тем самым он становился служителем уже иной силы.
Что это было Ц вызванный обострением конфликта со своей совестью прямо
й призыв на свою собственную голову самых жестоких небесных кар? Способн
ый наизусть цитировать книги Священного Писания, он не мог не знать, что с
емьсот жен и триста наложниц развратили сердце Соломона, и Бог отвернулс
я даже от него, человека, родословию которого предстояло стать элементом
родословия самого Иисуса. Чем было прямое надругательство Иоанна над др
евней заповедью, запрещавшей блуд, его многоженство? Не тою ли самой моли
твой обрушить на себя всю тяжесть небесного возмездия?
Истово верующий в Христа, он не мог не понимать, что давно уже переступил ч
ерту, запретную для любого смертного. Все обрушенное им на подвластный л
юд тяжелым мельничным жерновом теперь плющило его собственную душу, и ис
тираемая им совесть вопияла об утишении боли. Меж тем утишение могло при
нести лишь одно Ц венчаемое прощеньем покаяние, однако за страшной этой
чертой уже не было места ни покаянию, ни прощенью. Это ведь только по сю, ми
рскую, ее сторону покаяние приносится людям: восходящее к имени Каина, он
о уместно лишь там, где жертва принадлежит одной крови с преступником; и п
рощение любому Ц даже самому страшному Ц злодеянию может быть дарован
о людским же отходчивым мнением. Вот только там, куда вознесла его необуя
нная гордыня, все обстоит по-другому; в своем стремлении отъединиться от
мирского торжища и восстать над ним Иоанн остался один. Но оттолкнув от с
ебя весь мир, он тем самым оттолкнул и Того, Кто на кресте отдал за него жиз
нь. В этом мире прощается все, но все же есть нечто, не знающее никакого иск
упления, и так уже было когда-то: кто-то оттолкнул шедшего на Голгофу Хрис
та Ц и был за то осужден на бессмертие, на вечное одиночество в переполне
нном людьми мире. И на столь же вечное, до второго пришествия, лишение всяк
ого права на людское прощение, ибо теперь оно могло быть даровано только
Им. Смертный грех преступившей через все пределы царской гордыни сделал
из Иоанна второго Агасфера, приговоренного к такому же одиночеству, Вечн
ого жида, от которого обязано было бежать всё Ц даже то, что несет в себе п
огибель.
Никакое прощение теперь уже оказывалось невозможным. Не было спасения д
аже и в самой смерти, ибо там, где оказывается нетленная наша душа, когда о
на навсегда покидает свою былую обитель, ее ожидало (ведь совесть остает
ся навеки) все то же Ц вечная боль не знающей умаления пытки.
Есть вещи куда страшнее лютой смерти, когда даже прах выкапывается из мо
гилы и развеивается по ветру, чтобы стереть всякую память о самом сущест
вовании человека. Здесь же оставалось молить о подобном как о величайшей
милости. Впрочем, не так Ц молить не об истирании всего, что остается от р
азлагающейся земной плоти, но об уничтожении былого бытия того, чему она
является простым вместилищем.
Избавление могло даровать только одно Ц превозмогающая все мыслимые п
ределы кара, способная окончательно раздавить самую душу преступника, с
тереть в неосязаемую пыль его почерневшую от содеянного и в то же время с
отрясаемую неугасимым неотмирным страданием совесть. Поэтому нагромож
дение и нагромождение зла Ц это в сущности ничто иное, как мольба об отпу
щении острой пыточной боли, пронзительная пламенная песнь о милосердии.
Закованный в железа острожник, не имея возможности убить себя, бросается
на стражу, чтобы положить конец своим нестерпимым мучениям; вот так и зде
сь можно разглядеть некий род самоубийства, но самоубийства куда более с
трашного, чем все дотоле известное земному разуму. Навсегда сгубить свою
бессмертную душу было доступно любому, но вот о том, чтобы убить ее, чтобы
стереть всякий след ее былого бытия, Ц никто не смел и помыслить. Многое
нужно для того, чтобы человек посягнул на свою плотскую жизнь, ведь перед
самым лицом смерти, даже лишенный тепла и света, брошенный в сырую яму гни
ть в собственных испражнениях, он молит и молит Господа о даровании ему х
отя бы еще нескольких дней, часов… Человек согласен на все Ц лишь бы толь
ко не сейчас, не сию минуту… Но что такое краткий миг земной неустроенной
жизни перед непостижной тайной вечного бытия нашей бессмертной души? Ц
а меж тем здесь слышится мольба об отъятии именно той жизни, которая ждет
нас после завершения земного пути. Так что же должен претерпеть человек,
чтобы взмолиться о такой Ц превосходящей все пределы разумения Ц каре?

Но спасение было только в ней.
Да, это может показаться невозможным, начисто опровергающим все обиходн
ые представления человека о нравственном, но все же это именно так: многи
е, очень многие Ц даже самые страшные и отвратительные преступления све
ршаются во имя того, чтобы заглушить стоны чьей-то раненной совести. Чере
з столетия развивающаяся в этом направлении мысль будет подытожена пол
ной трагической диалектики чеканной формулой другого изувера:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76