и я съел, и было в устах моих сладко,
как мед». (Иезекииль 2, 9-10; 3, 1-3). «И взял я книжку из руки Ангела и съел ее; и она в у
стах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве мо
ем» (Иоанн 10, 10).
Здесь важно понять одну, может быть, с трудом уловимую тонкость. Единым сл
овом обращать в земной прах, в абсолютное ничто тех, кто когда-то обладал
достоинством и властью, мог не один только Иоанн. И до и после него такое п
рактиковалось многими во всем подлунном мире. Воскрешать усопших, конеч
но, было не по силам и первому русскому самодержцу, но возносить на любую и
ерархическую ступень единой общественной пирамиды, создавать из обыкн
овенного земного ничтожества некие значительные государственные фигу
ры мог любой властитель его времени. Вот только в европах даже того време
ни подобные деяния обязаны были вершиться с постоянной оглядкой на веко
вые обычаи и права подданных. Их нарушение могло повлечь за собой не толь
ко противодействие, но и поражение прав самого монарха. Легитимность пле
нения Карлом Смелым, Бургундским герцогом, самого короля Франции не подв
ергалась большому сомнению даже штатными юристами короны; задачей дня д
ля них стояло лишь оспорить основания вступления этого права в силу, дру
гими словами, доказать, что Людовиком XI не были умышленно нарушены услови
я тех договоров, которые существовали между ним и его формальным вассало
м. Для одержимого же собственной избранностью и собственным величием ру
сского царя не существовало никаких априори правоспособных субъектов,
были только абстрактные физические тела, некие абсолютно обезличенные
биологические особи Ц и не более того. Кому быть боярином, кому окольнич
им, кому дворянином, кому казначеем, кому дьяком, кому приказным, мог решат
ь только он и никто, кроме него. Все те регалии и отличия, присвоение котор
ых одним давало право повелевать, в то время как других заставляло пресм
ыкаться, были чем-то вроде его личной собственности. Пользоваться ею мож
но было лишь с его благословения. Словом, вся та система общественных отн
ошений, в которой каждому индивиду отводится какое-то свое определенное
место, и в соответствии именно с этим местом ему предоставляются права, д
аруются привилегии, возлагаются обязанности, не существует сама по себе
, но оказывается не чем иным, как прямым воплощением верховной воли госуд
аря. Растворись вдруг в каком-то небытии эта воля и все в его государстве
немедленно обратятся в абстрактные физические массы, низведутся до уро
вня простых биологических организмов, земных червей. В лучшем случае Ц
смердов. Ничто, ни собственные деяния подданного, ни древность его рода, н
и заслуги его отцов, ни мнение государственного совета в глазах первого
русского самодержца, в воспаленном его сознании не могло играть никакой
роли. «Государство Ц это я!», а значит, все порождаемое государством факт
ически было обязано лично ему, Иоанну. В этом-то и состоит отличие вероисп
оведальных формул. Людовик XIV, произнося свою, мог помыслить себя лишь цен
тральным, ключевым звеном той единой системы общественных отношений, о к
оторой потом будет говорить К.Маркс. Для Людовика она существовала если
и не во всем, то по меньшей мере во многом независимо от него самого. Иоанн
же видел себя только ее Демиургом.
Словом, все в этом мире могло существовать одним лишь его благоволением,
но, увы, ничто в вечно враждебном ему окружении не испытывало к нему за это
решительно никакой благодарности. Измена, всю жизнь одна только измена
окружала его.
Прозреваемая матереющим сознанием действительность оказывалась и гор
аздо сложнее той, что когда-то отравила все его детство, и стократ ужасней
всех тех наивных страшилок, что потрясали нежную душу ребенка. Измена та
илась куда как глубже, чем простая корысть завистливого и жадного до все
го того, что может быть подобрано у государева стола, боярства. Ведь если н
ичто не имеет права на существование там, где само это существование не о
священо им, сама независимость окружающего от его собственной харизмы с
тановилась неискупимым преступлением перед государем. Получалось так,
что самодостаточность жизни, снующей где-то в грязи под его ногами, могла
быть только мнимой. Но именно упорное нежелание Ц да, впрочем, и неспособ
ность Ц этой мнимой величины осознать свой вечный неоплатный долг пере
д ним делали из нее источник постоянной угрозы. Измена, вечная измена дол
жна была пронизывать все, ничего кроме измены не могло составлять подлин
ное содержание всей окружающей его суеты. Изменой ему становилась уже са
ма претензия на самодостаточность.
Но вот наконец Ц настало время показать всем, что они на самом деле есть б
ез него!

8. Опричнина

В воскресенье 3 декабря 1564 года Иоанн со своими детьми, царицей, в сопровожд
ении ближних бояр, большого обоза под сильной охраной уехал из Кремля, ка
к сказано в хрониках «неведомо куда бяше». Летопись говорит, что он «взял
с собой из московских церквей древние иконы и кресты, драгоценными камня
ми украшенные, золотую и серебряную утварь, одежду и деньги и всю казну».


«В тот год осенняя погода

Стояла долго на дворе»,

и он из-за распутицы две недели был вынужден прожить в Коломенском, когда
же стали реки Ц через Троице-Сергиев монастырь, минуя Москву, царь отбыл
в Александровскую слободу.
Отъезд царя буквально ошеломил столицу, в Москве поднялась паника, может
быть, большая, чем даже та, которая будет пережита ею через четыре столети
я, в октябре 1941, когда ее покинет чуть ли не все партийное начальство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76