Из авиации его отчислили. И он через каких-то друзей устроился в
трофейную команду.
Германия поразила нас также обилием общедоступных женщин. Практически
доступны были все, начиная от двенадцатилетних девочек и кончая старухами.
Сейчас мне иногда приходится слышать, будто советская армия насиловала
немецких женщин.
В той мере, в какой мне была известна реальная ситуация, могу сказать,
что это утверждение абсурдно. Когда мы вошли в Германию, немецкие женщины
уже почти все были изнасилованы, если они вообще оказывали сопротивление. И
почти все были заражены венерическими болезнями. В нашей армии за
изнасилование судили военным трибуналом, а заболевших венерическими
болезнями [222] отправляли куда-то на принудительное лечение. Я видел
однажды эшелон, полностью набитый такими больными. Вагоны (конечно,
товарные) с больными сифилисом были заперты снаружи, окна были затянуты
колючей проволокой. В одной деревне нас распределили на ночлег по домам.
Хозяин дома, старик, вышел к нам и предложил в наше распоряжение дочь и
внучку. В руках у него был лист бумаги, в котором расписывались те, кто
пользовался его "гостеприимством". Немцы чувствовали себя соучастниками
Гитлера и виновными в том, что немецкая армия творила в Советском Союзе. Они
ожидали нечто подобное и со стороны советской армии. И готовы были услужить
чем угодно, и в первую очередь - женским телом. Надо сказать, что советские
солдаты эту возможность не упускали. Сколько из них заболело венерическими
болезнями, трудно сосчитать.
Моя служба на территории Германии началась с трагикомического случая. Я
мог объясняться по-немецки. Поэтому некоторые офицеры, желавшие завести
амурные дела с немками, обращались ко мне за помощью. В их числе оказался
тот самый майор из политотдела дивизии, о котором я уже упоминал. Я
познакомил его с очень красивой женщиной, на которой несколько ребят
подцепили гонорею. Потом в дивизии потешались над тем, что "Зиновьев
наградил триппером майора К.". Тайну выдал он сам: обнаружив болезнь, он
пожаловался на меня в Особый отдел.
Однажды в расположении полка задержали мальчика, прокалывавшего шилом
шины наших автомашин и мотоциклов. Много лет спустя я рассказал об этом моим
аспирантам из ГДР. Один из них покраснел и сказал, что это был не он. Но я
подозреваю, что это был именно он, так как он был родом как раз из этого
поселка и по возрасту подходил. Он стал членом компартии и сделал приличную
карьеру.

ПОСЛЕДНИЕ БОИ
Хотя война перенеслась на территорию Германии, немцы воевали с
ожесточением. Временами нам приходилось туго. Во время одного из боевых
вылетов нем[223] цы сбили сразу четыре наших самолета. В этот вылет подбили
и меня. В моей машине насчитали более тридцати пробоин.
Около Берлина мы впервые увидели в воздухе немецкие реактивные самолеты
Ме-262. Они вызвали у нас восхищение, а не страх. Война кончалась, и эти
чудесные самолеты не могли изменить ее очевидный исход. Мы дважды
подвергались их атакам и оба раза успешно отразили их. В 1982 году в Мюнхене
мне позвонил человек, назвавшийся доктором Мутке. Он узнал обо мне от
швейцарского генерала, читавшего мои книги и приглашавшего меня на
конференции. Из разговора с ним я узнал, что во время войны он летал на
Ме-262 как раз на нашем участке фронта. Мы потом встречались не раз и
подружились. Он, как и я, сохранил психологию летчика той войны.
Из-под Берлина наш полк перебросили в Чехословакию, где мы встретили
капитуляцию Германии. На радости мы бросились на аэродром и расстреляли весь
боевой комплект в ознаменование победы. Но оказалось, что для нас война еще
не окончилась. Нам пришлось воевать еще несколько дней. И эти полеты были не
безопасными. Один летчик был подбит, сел в расположении противника. Его со
стрелком сожгли живьем вместе с самолетом. У меня был поврежден руль
глубины. При посадке тяга руля совсем оборвалась. Если бы я в воздухе сделал
резкое движение, то гибель была бы неизбежна.

ПЕРВЫЕ ДНИ МИРА
Война окончилась. Но я и многие другие летчики не испытывали по этому
поводу ликования. Наоборот, мы жалели, что война кончилась. Роль смертника
меня вполне устраивала. В этой роли я пользовался уважением, мне прощалось
многое такое, что не прощалось тем, "кто ползал". С окончанием войны все
преимущества смертника пропадали. Мы из крылатых богов превращались в
ползающих червяков.
Этот перелом мы почувствовали сразу. Одного заслуженного летчика посадили
под арест и затем судили офицерским судом чести за то, что не отдал честь
штабному [224] офицеру, старшему по чину. Судили в назидание другим, так как
армия на глазах разлагалась. После нелепого и оскорбительного суда летчик
застрелился. Узнав об этом, я понял, что мне не место в армии мирного
времени, и принял решение при удобном случае демобилизоваться.
На банкете в Кремле в честь победы Сталин поднял тост за русский народ.
Он имел в виду этнических русских. По поводу тоста я сочинил стихотворение.
В 1975 году я восстановил его и включил в книгу "Светлое будущее". А тогда,
в 1945 году, мне пришлось отречься от авторства, когда Особый отдел пытался
найти автора.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ТОСТ
Вот поднялся Вождь в свой невзрачный
рост
И в усмешке скривил
рот.
"Поднимаю, - сказал, - этот первый
тост
За великий русский
народ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187