Лишь настойчивый внутренний голос твердил и твердил одно слово:
"Иди!"
Андрей в эти дни почему-то на занятия не ходил. Кажется, он болел. Если
бы он присутствовал на собра[155] нии, он наверняка удержал бы меня от
выступления. Не знаю, стоит сожалеть о том, что его не было, или нет. Не
исключено, что, воздержавшись от срыва, я благополучно окончил бы факультет,
втянулся бы в учебу и научную работу, рано защитил бы диссертации и стал бы
благополучным и преуспевающим профессором вроде Копнина, Горского и
Нарского. Но думаю все-таки, что такой вариант жизни для меня был
маловероятен. Если бы я не сорвался в этот раз, то сорвался бы в другой. В
моей судьбе я с детства подозревал и чувствовал некую предопределенность.

СЛЕДСТВИЯ СРЫВА
На другой день после злополучного собрания я не пошел на занятия. За мной
прислали курьера с вызовом в ректорат института. В институт я пошел пешком.
Ректор Карпова поговорила со мной минут пять. После этого мне дали
направление в психиатрическую больницу. Больница носила почему-то имя
Кагановича. Находилась она, если мне не изменяет память, в одном из
переулков в районе улицы Кирова. Уже после войны я пытался найти ее, но не
нашел. Не исключено, что ее перевели куда-то в другое место, а в здании
разместили школу или, скорее всего, Институт международного рабочего
движения (ИМРД). В письме, которое мне дали в моем институте, была написана
просьба ректора Карповой обследовать меня, так как, по ее мнению, со мной
было "что-то не в порядке". Об этом мне сказал врач. В больнице меня
осмотрели в течение получаса. Написали заключение. Врач, осмотревший меня и
подписавший заключение, показал мне его. В нем было написано, что я
психически здоров, но очень сильно истощен и нуждаюсь в годичном
освобождении от учебы. Затем врач заклеил конверт, дал мне его, спросил,
есть ли у меня возможность на год оторваться от интеллектуальной
деятельности, и посоветовал уехать в деревню немедленно. Я отнес заключение
врача в институт. Там уже задумали мое персональное дело по комсомольской
линии и велели мне зайти в деканат факультета. Но мне уже все было
безразлично. Я ушел домой и в институте больше никогда не появлялся. [156]
На следующий день ко мне пришли декан факультета Хосчачих, секретарь
партийного бюро Сидоров и секретарь комсомольского бюро (не помню его
имени). Мы имели длинный и очень серьезный разговор, во время которого я
высказал многое такое, что у меня накопилось на душе. Уходя, они сказали
мне, что за такое поведение я буду исключен из комсомола и из института,
причем без права поступления в высшие учебные заведения вообще. После войны
я узнал, что это было сделано на самом деле.

ВТОРАЯ ПРОВОКАЦИЯ
В тот же день ко мне зашел бывший школьный друг Проре и пригласил к нему
на вечеринку. Нечто подобное я ожидал. Я уже научился понимать характер
людей того времени. На вечеринку пришла комсорг ЦК ВЛКСМ Тамара Г. и бывшие
мои соученики Василий Е. и Иосиф М., которых я уже упоминал. Эта вечеринка
была устроена с целью спровоцировать меня на откровенный разговор - выяснить
мои умонастроения. И я это знал заранее. И сознательно шел навстречу их
пожеланиям. Не знаю, как они так быстро узнали о моем институтском скандале.
Со всеми упомянутыми людьми у меня были самые дружеские отношения. Я их
не упрекаю ни в чем. И после того, что затем случилось, у меня не появилось
никаких отрицательных эмоций в отношении к ним. Они поступали так вовсе не
потому, что хотели мне зла. Они хотели мне добра. Они хотели мне помочь
выбраться из беды. Они действовали как хорошие, но как советские люди. Ведь
и в средние века люди, сжигавшие на кострах еретиков, действовали из лучших
побуждений.
Как выяснилось позднее, инициатором провокации был Василий Е. Он был
очень средним учеником и не обладал никакими талантами. К тому же был
маленького роста. В школьном драматическом кружке он сыграл роль Самозванца
в драме Пушкина "Борис Годунов". Затем кружок поставил пьесу советского
автора на тему о западных шпионах в Советском Союзе ("Ошибка инженера
Кочина"). Вася играл в ней роль капитана органов государственной
безопасности. В эту роль он настолько вошел, что и в жизни стал вести себя
как [157] "чекист". Мы его стали звать Чекистом. Он этой кличкой очень
гордился. Кстати сказать, Проре играл в пьесе роль человека, который донес
на шпиона.
Намерение кого-нибудь разоблачить как "врага народа" в жизни, а не только
на сцене, завладело мыслями и чувствами серенького и невзрачного Васи. Он не
раз придирался ко мне и к Борису даже на уроках, усматривая в наших шуточных
репликах контрреволюционные идеи. А тут вдруг представился такой
неповторимый случай. На ловца, как говорится, и зверь идет.
В октябре 1939 года он стал секретарем комитета комсомола школы. Как мне
тридцать лет спустя рассказала Тамара Г., после провокации в отношении меня
Васю приняли в партию. После школы он поступил в училище "органов". К концу
войны стал капитаном. Погиб в 1945 году.
На вечеринке у Проры начались провокационные разговоры на самые
злободневные темы. Вася склонял меня к тому, чтобы я сказал что-либо
одобрительное по поводу разоблаченных "врагов народа" Каменева, Зиновьева,
Бухарина и прочих. Плоско острил по поводу моей фамилии: мол, не родственник
ли я того расстрелянного Зиновьева?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187