В кабинете, помимо директора и заведующего учебной
частью, был тот самый Павлик. На столе лежал финский нож. Павлик заявил, что
этот нож был найден в кармане моего пальто - тогда в раздевалке регулярно
делали обыски нашей одежды. Я сказал, что у меня в пальто вообще нет
карманов. Принесли мое пальто, перешитое еще в деревне из какого-то старья.
В нем действительно не было карманов. Историю замяли. Павлик потом куда-то
исчез, но конечно, не из-за меня. Эта история принесла мне также и пользу.
После этого было еще несколько мелких стычек, но я до окончания школы
чувствовал себя в безопасности.
Стремление занять такое особое положение в коллективе, какое
соответствовало моему еще только складывающемуся тогда характеру, не имело
абсолютно ничего общего со стремлением приобрести какие-то привилегии и
преимущества сравнительно с другими людьми. Мое стремление как раз вредило
мне, приносило неприятности, лишало возможности приобрести упомянутые
привилегии. Из-за него мне потом не раз приходилось выслушивать упреки в
противопоставлении себя коллективу, в "буржуазном индивидуализме" и даже в
"анархизме". Но мой индивидуализм не имел ничего общего с "буржуазным". Он
был результатом идеального коллективизма. Он был протестом против нарушения
норм идеального коллективизма в его реальном исполнении. Он был формой
самозащиты индивида, принимающего достоинства коллектива, но восстающего
против стремления коллектива низвести индивида до уровня безликой его
частички. Некоторые идеи на этот счет читатель может найти в конце книги
"Желтый дом".
Не могу сказать, что я легко отделался от влияния улицы. Мне было
все-таки одиннадцать лет. Надо мною не было повседневного контроля семьи. Я
порою находился на грани падения. Причем мое падение могло произойти из-за
пустяка. Достаточно было оказаться замешанным в какую-нибудь хулиганскую или
воровскую историю, чтобы попасть в детскую исправительную ко[76] лонию.
Тогда, в начале тридцатых годов, не очень-то церемонились. Однажды старшие
ребята из дворовой банды подговорили нас украсть коляску с мороженым.
Операция прошла успешно. В другой раз нас спровоцировали на нападение на
пивной ларек. На этот раз нас забрали в милицию. Брату Михаилу пришлось
приложить усилия, чтобы вызволить меня домой. Я оказался вовлеченным в такие
дела не в силу некоей испорченности, а просто из мальчишеского желания
показать, что не являлся трусом. Я решительно порвал близкие контакты с
улицей после того, как вожаки дворовой банды попытались склонить меня к
сексуальным извращениям. Это вызвало у меня глубочайшее отвращение. После
этого я вообще перестал проводить время в нашем дворе и в соседних.

ПЕРЕОДЕТЫЙ ПРИНЦ
В школе мне дали кличку "Зиночка", так как я носил волосы длиннее, чем у
других мальчиков, и лицом был похож на девочку. Меня эта кличка не обижала:
она была доброй. У меня сразу же установились дружеские отношения со всеми
учениками. За все время учебы в школе у меня не было ни одной ссоры с
другими учениками на личной основе. Все конфликты возникали на социальной
основе - мне с детства было суждено стать объектом именно социальных
отношений. Мы, например, по истории изучали ("проходили") восстание
Спартака. Учительница спросила нас, кем бы мы хотели быть в те годы. Все
сказали, что хотели бы быть рабами, чтобы вместе со Спартаком бороться за
освобождение рабов. Я же заявил, что рабом быть не хочу. Это произвело на
всех дурное впечатление Меня прорабатывали на сборе пионерского отряда и на
классном собрании. В конце концов мне пришлось уступить, но лишь частично: я
согласился бороться за ликвидацию рабства вместе со Спартаком, но не в
качестве раба, а в качестве свободного римлянина, перешедшего на сторону
рабов. Я аргументировал свою позицию тем, что Маркс и Энгельс были выходцами
из буржуазии, но перешли на сторону пролетариата. И меня простили. В этом
слу[77] чае весь класс обрушился на меня по причине чисто идеологического
характера.
В нашем классе были ученики всех социальных категорий - подхалимы,
карьеристы, ябедники, старательные, индифферентные и т. д. Чем взрослее
становились мы, тем отчетливее проявлялись эти качества. Но эти различия не
играли существенной роли и не разрушали дружеских отношений. Я скоро
приобрел репутацию самого способного ученика, не заботившегося об отметках,
не заискивавшего перед учителями, не вылезавшего на вид. И потому ко мне
хорошо относились даже самые карьеристически ориентированные ученики - я им
не мешал и не конкурировал с ними. Никаких карьеристических качеств у меня
так и не появилось. Не развилось и стремление конкурировать с другими.
Успехи других никогда не вызывали у меня чувства зависти. Я остро ощущал и
переживал лишь случаи несправедливости (да и то внутренне, про себя), причем
гораздо болезненнее, когда они касались других.
Такой тип поведения я выработал для себя отчасти вследствие воспитания в
семье, отчасти же как самозащитную реакцию в тех условиях, в каких я
оказался. Я был одиноким, не имел опоры в семье, к тому же лишенный
социальных амбиций, не имел никакой склонности к доминированию над другими.
К этим причинам в результате чтения и размышлений присоединилась затем еще
одна - сознательная склонность играть роль "лишнего человека" и выпадающего
из общей массы исключительного одиночки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187