Мы вскочили. Он
выругался матом, сказал, что "мы зажрались", что "война на носу", а мы живем
"как кисейные барышни". На другой же день части были приведены в боевую
готовность. Нам выдали "смертные медальоны" - медальоны, в которых были
бумажки с нашими данными, включая группу крови. Все машины были приведены в
боевую готовность. Мы покинули казармы и пару дней жили в полевых условиях
("как на войне"). Потом нас снова вернули в казармы, танки и бронемашины
законсервировали.

[201]
VII. ВОИНА
НАЧАЛО ВОЙНЫ
Войны ждали с минуты на минуту. А когда она началась на самом деле, она
разразилась как гром среди ясного неба. Я не могу описать первые дни войны
отчетливо и систематично. Да в этом и нет никакой необходимости:
общеизвестно, что это была неслыханная паника и хаос. Это была паника не от
животного страха, но паника от хаоса и бессмысленности происходившего. Вдруг
обнаружилось, что вся система организации больших масс людей, казавшаяся
строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся
управлению. Это была паника самого худшего сорта - паника развала системы,
казавшейся надежной. Впавших в панику от страха людей можно было остановить.
А тут люди, не знавшие страха, оказались в состоянии полной растерянности.
Люди вдруг потеряли какую-то социальную ориентацию в огромной хаотичной
массе людей и событий. Ощущение было такое, будто какой-то страшный ураган
обрушился на землю, поломал и перепутал все, лишил людей
пространственно-временных координат. Куда-то вдруг исчезла вся гигантская
командная машина, и командовать людьми стало некому. В этом паническом хаосе
мы были предоставлены самим себе.
Отдельные эпизоды этих дней описаны в моих книгах, и я не буду здесь
повторяться. Ограничусь краткими замечаниями.
Наше бегство перешло в отступление с боями - приходилось как-то
обороняться. Ожидалась атака немец[202] ких автоматчиков. Наше сильно
поредевшее подразделение было не способно долго обороняться. Было приказано
отступать, оставив прикрытие. Несколько человек вызвались добровольцами, я -
в их числе. Мы, оставшиеся прикрывать отступление части, приготовились
сражаться до последнего патрона и достойно умереть. Это не слова, а вполне
искреннее решение. Я заметил, что активная готовность умереть снижает страх
смерти и даже совсем заглушает его. Мне не было страшно умереть в бою.
Страшно было умереть, будучи совершенно беззащитным и не имея возможности
наносить удар врагу. Это мое состояние идти навстречу смерти было лишь
продолжением и развитием моего детского стремления преодолевать страх, идя
навстречу источнику страха. Скоро показались немцы. Мы начали стрелять. И
они открыли стрельбу.
Мне не раз приходилось читать описания психологического состояния людей в
первых боях. Может быть, в этих описаниях была доля истины. Но со мной, так
же как и с моими товарищами, ничего подобного не было. Мы начали стрелять
так, как будто были старыми солдатами, привыкшими убивать. И дело было не
только в том, что враги были на расстоянии, мы не видели их лиц и не знали,
в кого именно мы попадали. Потом мне пришлось участвовать в уничтожении
группы немецких автоматчиков, оторвавшихся от своей части. Два немца залегли
около будки высокого напряжения. Я и еще один солдат встали во весь рост и
пошли на них с винтовками. Они не стреляли, может быть, растерялись от
неожиданности. Мы прикололи их штыками. Произошло это так быстро, что мы
просто не имели времени испытать все те психологические переживания, которые
так подробно и вроде бы со знанием дела описывали писатели.
В этой операции я был ранен в плечо. Ранение оказалось не опасным. Но
плечо распухло. Я долго не мог двигать рукой. Ни о каком госпитале и думать
было нечего. Некому было даже перевязать плечо. Я был горд тем, что был
по-настоящему ранен. И был рад, что уцелел.
Еще до войны я прошел медицинскую комиссию и был признан годным к службе
в авиации. Тогда говорили, что по личному приказу Сталина всех молодых
лю[203] дей, годных по здоровью и имеющих среднее образование, послать из
частей в авиационные школы. Я служить в авиации не хотел и не воспринял
решение комиссии всерьез. А с началом войны я вообще забыл об этом. И вот в
самый, казалось бы, критический момент начала войны меня вызвали в штаб
полка, выдали мне на руки мои документы, посадили на грузовую машину, где
уже сидело несколько таких же счастливчиков, и куда-то повезли. Оказалось,
нас направляли в авиационную школу. Явление это заслуживает внимания: в
такой критический момент высшее командование думало о том, чтобы начать
готовить летчиков для еще не созданной новой авиации, соответствующей
требованиям времени. Значит, еще тогда думали о том, что война будет длиться
долго. Должен заметить, что даже в самые трудные периоды войны ни у меня, ни
у тех, кто окружал меня, не было сомнения в будущей победе. Воспитание,
какое мы получили в школе тридцатых годов, давало знать о себе, несмотря ни
на что.
Мудрость командования, однако, прекрасно уживалась с великой глупостью.
Вместо того чтобы направить нас в тыл, нас направили на тот же фронт, только
на несколько сот километров севернее. Когда мы прибыли (со множеством
нелепых приключений) под Оршу, немцы уже были там. Авиационную школу уже
эвакуировали. Наша армия готовилась к обороне города. Нас включили в особый
батальон, составленный из такого же "сброда", как мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187