Мы уже прекрасно понимали, что для успешного продвижения вверх по
служебной лестнице нужно было вступать в партию. В десятом классе у нас
произошло событие, обострившее мой интерес к этой проблеме. Два самых
посредственных в учебе, но самых активных в общественной работе ученика
сделали попытку вступить в партию. О них я уже упоминал: это Василий Е. и
Иосиф М. Первый из них собирался работать в "органах", а второй собирался
стать профессиональным партийным работником. Им отказали, так как учеников в
партию вообще не принимали. С горя Василий Е. решил повеситься. Его спасли.
А Иосиф М. испугался, что его не приняли из-за каких-то грехов
родственников, решил, что его "забе[142] рут" (арестуют), и заболел нервным
расстройством. Из-за этого они оба остались на второй год. Историю скрыли от
учеников, но слухи о ней просочились к нам. И мы довольно эмоционально
обсуждали ее. Это был первый случай в моей жизни, когда я сам мог наблюдать
стремление самых бездарных людей устраиваться в аппарат власти.
Поступив в МИФЛИ на философский факультет, я, естественно, должен был
считаться с тем, что мне со временем придется вступать в партию. Но я уже
начал вырабатывать свое понимание партии и уже начал тяготиться тем, что был
комсомольцем. Оставаться в комсомоле с моими умонастроениями стало
восприниматься мною как нечестность и приспособленчество. Андрей знал о моих
настроениях и уговаривал меня взять себя в руки. Я соглашался с ним. У меня
на самом деле не было намерения открыто выражать свои убеждения. Я понимал,
что ничего, кроме неприятностей для себя, я этим не добился бы. Я
чувствовал, что еще очень мало знал, чтобы высказываться публично, и
собирался сначала получить профессиональное образование и лишь затем браться
за исследование советского общества и пропаганду своих идей. Путь будущего
революционера в рамках нового общества, путь борца против несправедливостей
этого общества я для себя уже выбрал. И к нему я решил как следует
подготовиться. Я решил на время затаиться и не обнаруживать для окружающих
свою натуру, за исключением самых доверенных друзей.

КРИЗИС
Но не все во власти человека. Тем более для человека, не склонного
поступать в силу здравого расчета. Я превысил предел физического и
психического истощения. Сказались долгие годы полуголодного существования и
нищеты. Сказались напряженные месяцы школьных выпускных экзаменов и
вступительных экзаменов в институт. Летом мне одновременно приходилось
подрабатывать, чтобы жить. Отец перестал фактически меня содержать, а у меня
не было решимости просить о [143] деньгах. Я совсем обносился. Хотя я
тщательно штопал одежду сам и всячески изощрялся, чтобы выглядеть прилично,
я все более приобретал вид оборванца. Меня выручало то, что я отрастил
длинные волосы и лицом выглядел как одержимый вдохновением поэт или художник
(хотя на самом деле тут больше делал свое дело голод).
В институте мне должны были платить стипендию. Но я успел получить ее
лишь два раза. А главное - к этому времени во мне созрел душевный кризис.
Все то "еретическое", что по мелочам и постепенно накапливалось в моем
сознании в течение всех прожитых лет, в особенности в годы жизни в Москве,
стало суммироваться в нечто целое, проясняться и обобщаться. Два вопроса
стали завладевать мною: 1) что из себя представляет советское общество
объективно и по существу, т. е. без идеологических приукрашиваний; 2) что
такое я сам, каково мое принципиальное отношение к этому обществу и что я
должен делать? Ответить на такие вопросы мне было не так-то просто. Фактов о
советском обществе я знал уже много, но еще далеко не достаточно, чтобы
делать категорические обобщения. Кроме того, знание фактов само по себе еще
не есть понимание. Для понимания у меня не хватало специального образования,
и я это чувствовал. Потому я и пожертвовал моими интересами к архитектуре,
рисованию и математике и решил поступить на философский факультет. И в моем
отношении к советскому обществу у меня не было устойчивости и
определенности. С одной стороны, я был продукт советского воспитания, причем
в его лучших качествах. Советское общество было моим, и ни о каком другом я
не думал. Насколько я знал историю и описания жизни других стран, никакой
другой тип общества не мог служить мне идеалом. Многие идеалы утопистов в
моей стране осуществились, но почему-то их осуществление породило многое
такое, что сводило эти идеалы на нет. Состояние, в котором я оказался, я бы
назвал теперь душевным смятением.
В прошлые годы накапливались предпосылки для вопросов, породивших мое
душевное смятение. Но они не вылезали на первый план, затемнялись другими
заботами, теперь же я уже не мог их сдерживать и [144] скрывать от самого
себя. И я отдался в их власть. Это была власть, подобная власти алкоголя или
наркотиков. О власти наркотиков я знаю из описаний. Власть алкоголя мне
позднее довелось испытать на себе самом.
Разумеется, тогда я вряд ли отдавал себе отчет в причинах моего
кризисного состояния. Лишь теперь, оглядываясь назад, я могу утверждать, что
основная его причина заключалась в следующем. Я был одним из тех, кто
всерьез воспринял идеалы коммунизма как общества всеобщего равенства,
справедливости, благополучия, братства. Я слишком рано заметил, что в
реальности формируется общество, мало что общего имеющее со светлыми
идеалами, прививавшимися нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187