В любой другой стране
нашлись бы люди, которые помогли бы реализоваться его гению. В России же
было сделано все, чтобы помешать ему в этом и загубить его. Борис прекрасно
рисовал, сочинял замечательные стихи, был чрезвычайно тонким наблюдателем и
собеседником. В годы 1937 - 1940-й он был для меня самым близким человеком.
У нас произошло разделение труда: он стал в нашем маленьком обществе из двух
человек главным художником и поэтом, а я - главным философом и политическим
мыслителем. Кстати сказать, мы уже тогда в шутку объявили себя суверенным
государством.

ПЕРВЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ
Самые первые мои литературные опыты я не помню. То, что я запомнил,
относится уже к московскому периоду жизни.
В двенадцать лет я сочинил очень жалостливый рассказ о мальчике, которого
привезли учиться из деревни в Москву. Я использовал свой жизненный опыт.
Рассказ я написал под влиянием рассказа А.П. Чехова "Ванька Жуков". В
отличие от Чехова, конец рассказа я сделал оптимистическим и даже
апологетическим: школа, учителя, комсомольцы и пионеры помогли моему герою
преодолеть трудности. Рассказ я отдал учительнице русского языка и
литературы. Она меня похвалила. Рассказ хотели даже поместить в школьной
газете, но кое-кто нашел в нем крамолу. Уже в школе мои соученики и учителя
заметили одну мою особенность: если я хвалил какие-то явления советской
жизни, то получалось это так, что лучше было бы, чтобы я ругал, а не хвалил.
Очевидно, в литературе, как и в рисовании, я был прирожденным сатириком, но
не знал этого. И даже в тех случаях, когда я искренне хотел сказать что-то
положительное, у меня невольно проскальзывали сатирические нотки.
В 1937 году я сочинил рассказ на основе конкретной истории, случившейся в
соседнем доме. Суть истории [107] заключалась в следующем. В соседнем доме
арестовали инженера как "врага народа". Его семью куда-то выслали. Комнату
инженера отдали одному из рабочих завода, который разоблачил инженера.
Разоблачил, конечно, по поручению партбюро завода. Сын этого разоблачителя
появился в нашей дворовой компании как герой. Рабочего сделали инженером. Но
через несколько месяцев и его арестовали как "врага народа", а его семью
выслали из Москвы.
В это же время я начал "оригинальничать" (как сказала учительница) в моих
сочинениях по литературе. На самом деле к "оригинальничанью" я никогда не
стремился. Если что-то такое у меня и получалось в этом духе, то получалось
это непроизвольно. Я инстинктивно, а потом сознательно стремился всегда лишь
к истине и к ясности, стремился "докопаться до сути дела". Я хорошо запомнил
лишь одно мое такое сочинение со склонностью к "оригинальничанью" и
"философствованию". Анализируя один из рассказов Чехова о человеческой
подлости, я в нем сделал вывод об общечеловеческом характере негативных
качеств человека. "Помни, - написал я в заключение сочинения, - что пакость,
которую ты можешь сделать другим, другие могут сделать тебе самому". Мое
сочинение стало предметом обсуждения на комсомольском собрании. Меня осудили
за непонимание того, что правило, которое я сформулировал в конце сочинения,
имеет силу для буржуазного общества и что в нашем социалистическом обществе
действует закон взаимопомощи и дружбы.
Как комсомолец, я должен был выполнять какую-то общественную работу. Меня
назначили вожатым пионерского отряда в четвертом классе. Но эту общественную
работу я выполнял не очень охотно и не очень хорошо, - как я уже писал, я не
любил руководить другими. Гораздо охотнее я делал работу, исполнение которой
целиком и полностью зависело от меня одного. Я предложил комитету комсомола
школы выпускать сатирическую стенную газету. И предложил название "На перо".
Предложение мое одобрили. Меня назначили редактором газеты. Фактически я
делал эту газету один. И выпускал ее до окончания школы. Помимо рисунков
[108] и подписей к ним, я сочинял сатирические стихи и фельетоны.
Фельетоны, которые я сочинял для стенной газеты, не помню. Вообще, все
то, что делается "несерьезно", т. е. без личного отношения к делаемому как к
чему-то важному и без намерения сделать это делом жизни, почти совсем не
запоминается. В армии я выпускал "боевые листки" (т. е. тоже своеобразные
стенные газеты) иногда по несколько штук за один день. Но запомнил я из
сотен карикатур, реплик, стихов и фельетонов ничтожно мало. Точно так же
обстоит дело с тем, что я делал для стенных газет философского факультета
Московского университета и Института философии АН СССР.
В последние годы школы (1937 - 1939 годы) я сочинял много стихов. Стихи я
сочинял легко и на любые темы, часто - на пари. В этом отношении я подражал
русскому поэту Минаеву, сейчас почти забытому. Я его до сих пор люблю и
считаю самым виртуозным "рифмачом" в русской дореволюционной литературе. Он
на пари мог сочинять стихи без больших пауз, пройдя Невский проспект в
Петербурге от начала до конца. Я, подражая ему, сочинял стихи также на пари
без больших пауз, идя по проспекту Мира (бывшая Первая Мещанская) от
Колхозной площади до площади Рижского вокзала - расстояние, равное длине
Невского проспекта. Эти стихи я не записывал и даже не стремился запоминать.
Они в основном были такого сорта, что если бы о них узнали, то мне не
поздоровилось бы. Во всяком случае, опубликовать их было невозможно. Приведу
в качестве примера стихотворение "Первое пророчество", которое я сочинил в
1939 году, реставрировал в 1953 году и опубликовал в книге "Нашей юности
полет", посвященной тридцатилетию со дня смерти Сталина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187