"кафкать", "кафканье".
Изобрел этот термин философ Э. Соловьев, написавший по этому поводу
замечательное стихотворение. Кафканье становилось модой. Те, кому Кафка не
нравился по каким-то причинам (в этом мало кто признавался), или кто
признавался в том, что понятия не имеет о Кафке (таких было еще меньше),
рассматривались как невежды и мракобесы. При этом [404] лишь немногие на
самом деле прочитали сочинения Кафки. Большинство же перелистало их наспех
или вообще не читало (в силу незнания западных языков хотя бы), получая
сведения о них из вторых и третьих рук, причем весьма фрагментарные и
искаженные.
Вскоре, однако, мощный поток прямого разоблачения недавней советской
истории (периода сталинизма) оттеснил кафканье на задний план. Более или
менее широкий интерес к Кафке спал. Это не было случайным. И не было просто
ослаблением моды. Произошло это в силу неадекватности творчества Кафки
вкусам, менталитету и потребностям московской интеллигентной читающей
публики. Вспоминаю, как в начале хрущевской эры в одной компании московских
интеллектуалов с вечера до утра спорили о том, в какой мере "Процесс" Кафки
соответствует процессам сталинских времен. Никто из спорящих не принимал
участия в сталинских процессах ни в качестве жертв, ни в качестве палачей.
Когда же "лагерная" литература стала более или менее доступной в наших
кругах, выяснилось, что процессы сталинских времен ничего общего не имели с
процессом в изображении Кафки. Можно, конечно, тут заметить, что ошибочно
истолковывать сочинения Кафки как реалистическое описание каких-то явлений.
Но тут дело было не в литературоведении, а в реальной жизненной ситуации.
Творчество Кафки было поводом поговорить о реальности, и этот повод оказался
слабым, неглубоким и непродолжительным.
Но, как бы мы ни истолковывали творчество большого писателя, в нем так
или иначе отражается реальность. Вопрос лишь в том, какая именно реальность
отражается в нем и что происходит с этой реальностью сегодня. В творчестве
Кафки отразилась реальность западного общества его времени. Но реальность
западного образа жизни того времени (впрочем, и сегодня тоже) обладала
чертами, которые являются специфическими именно для этого типа социальной
организации, и чертами, которые являются общими всякому развитому обществу,
но которые становятся доминирующими лишь в обществе коммунистического типа.
В реальности они существовали совместно и казались неразделимыми.
Интерпретаторы Кафки, выделяя те или иные из этих явлений и под[405]
черкивая их, могут представить его то критиком умирающего западного
(буржуазного) общества, то предтечей нарождающегося коммунистического
общества. При этом одни интерпретаторы все то, что им кажется отражением зла
в творчестве Кафки, приписывают обществу буржуазному, а другие -
коммунистическому. А между тем опыт жизни реального коммунистического
общества в Советском Союзе позволяет осуществить тут должную дифференциацию.
Опыт реального коммунистического общества обнаруживает, что самые мощные
средства порабощения индивида обществом ему подобных заключаются в
повседневном образе жизни множества обычных людей. Они настолько привычны и
очевидны, что остаются незамеченными даже самыми, казалось бы, глубокими
мыслителями и художниками. Механизм этого порабощения не имеет ничего общего
с той картиной, какую изображает Кафка. Переносить ее на советское общество
- значит мистифицировать очевидную реальность, уклоняться от честных и
откровенных разговоров о ней. Это было характерно для фрондирующей
интеллигенции брежневских лет. В произведениях писателя отбирались
определенные идеи и образы. Затем в некоторой реальности подыскивались
какие-то явления, которые, по идее, должны были быть осуществлением
предчувствий и предсказаний писателя. Реальность подгонялась под литературу.
И как правило, реальность искажалась в угоду некоторой априорной концепции
для фрондирующих интеллектуалов показать безнаказанно "кукиш в кармане"
режиму, которому они сами служили.

НЕВЕЖЕСТВО ЕСТЬ СИЛА
Сочинения Оруэлла стали циркулировать в наших кругах уже в брежневские
годы, причем в самодеятельных переводах, сделанных, кстати сказать,
добросовестно. Они имели больший успех, чем сочинения Кафки, особенно
"1984". Об этой книге много говорили и спорили. Причем ее истолковывали как
книгу социологическую и даже как профетическую, предсказывавшую будущее
состояние человечества. Это истолкование де[406] лалось отнюдь не против
воли и намерений самого Оруэлла. Он сам, по его словам, стремился довести до
логического конца "тоталитарные идеи", которые были достаточно сильными уже
в его время и которые уже частично реализовались в гитлеровской Германии и в
сталинской России. Год 1984-й был на Западе объявлен годом Оруэлла,
поскольку именно к этому году были приурочены события его книги. Я сделал в
связи с этим ряд выступлений. Но все идеи этих выступлений я высказывал еще
в спорах в московских компаниях в брежневские годы, причем еще более резко и
детально, чем я это делал, оказавшись на Западе. Московские споры имели для
меня более важное значение, поскольку для меня речь шла об объективно
научном понимании советского общества. Мои взгляды на коммунистическое
общество и на эволюцию человечества в эти годы складывались в значительной
мере в полемике с оруэлловской картиной, которая считалась наилучшим
описанием реального коммунизма и эволюции человечества в нашу эпоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187