Я эту ситуацию в стране использовал максимально. Я
прорвался благодаря ей.
Вместе с тем тогда с самого начала давали о себе знать объективные
факторы нашего общества, отрезвлявшие общее опьянение. Мы все понимали, что
для закрепления и усиления жизненных успехов нужно было избрать один из двух
возможных путей: либо настоящий вклад в культуру, либо действия по законам
приспособления и карьеры. Большинство пошло по второму пути, используя свои
маленькие способности и более или менее приличное образование как средство.
Но лучшие сравнительно с людьми сталинского периода способности и
образование, а также "либерализм", придававший им видимость оппозиционеров,
породили у этих людей непомерно высокое самомнение, ставшее затем одной из
черт горбачевизма: они сами вообразили себя идейными лидерами общества и
стали изображать из себя "диссидентов у власти". Пройдя школу разврата в
идейных бардаках хрущевских и брежневских лет, эти люди, выбравшись на
поверхность, стали изображать идейное и творческое целомудрие. Нам всем с
самого начала было ясно, что нужно было окунуться в трясину, болото и
помойку советской реальности, чтобы действительно приобщиться к правящей и
задающей тон жизни элите общества. Встав на этот путь, "лучшие люди"
хрущевских лет сами заглушили загоревшийся было энтузиазм и превратились к
тому моменту, когда они смогли сказать "Остановись, мгновенье!", в одно из
самых гнусных порождений советской истории.

ДРУЖЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Хрущевские годы были годами расцвета дружеских взаимоотношений в тех
кругах, в которых мне приходилось вращаться. Во всяком случае, я не могу
пожаловать[331] ся на недостаток таких отношений. Я не могу здесь
перечислить всех людей, с которыми у меня были дружеские отношения в эти
годы, так как их было очень много. Я не могу назвать никого, с кем у меня
были бы лично плохие отношения. Ко мне лично прекрасно относились даже те,
кто причинял мне зло. В этом смысле моя ситуация была чисто социальной, до
такой степени социальной, что трудно было понять, откуда исходило зло.
Бывший заведующий кафедрой логики В. Черкесов, который написал на меня донос
в экспертную комиссию, утверждавшую ученые степени, много раз заявлял, что я
был самым способным логиком в советской философии. Упоминавшаяся выше
Модржинская устраивала мне возможность подрабатывать в вечернем университете
марксизма-ленинизма. С моими коллегами, провалившими мою книгу, мы
отправились после этого в ресторан и весело отметили это радостное событие.
Чтобы понять, почему и как это было возможно, надо вспомнить о тех качествах
и принципах поведения, которые я вырабатывал в себе с детства. Я к людям
относился всегда сугубо лично, игнорируя исполняемые ими социальные роли и
следствия этих ролей в моей судьбе. Я никого и никогда не считал моим личным
врагом, хотя многие воспринимали сам факт моего существования как личную
угрозу.
Вообще должен сказать, что в хрущевские годы и в первые годы брежневского
правления (до семидесятых годов) жизнь в наших кругах была интересной,
динамичной и веселой, несмотря ни на что. Спад начался в конце шестидесятых
годов, в особенности после подавления чехословацкого "бунта". Думаю, что
советское руководство испугалось возможности аналогичного "бунта" у себя
дома. Ведь в Чехословакии все началось с философских кругов!
У нас начали постепенно "закручивать гайки".

РАБОТА
Годы 1955 - 1956-й я работал над идеями моей кандидатской диссертации. Я
хотел придать им логически завершенную форму. При этом я вышел за рамки
материала "Капитала" Маркса и решил иллюстрировать приемы [332] метода
восхождения от абстрактного к конкретному (в моем понимании -
диалектического метода) на материале анализа советского общества. В 1956
году я закончил книгу и представил на обсуждение в сектор диалектического
материализма (сектора логики еще не было). Книгу разгромили, причем не
сталинисты, а "либералы" во главе с заведующим сектором П.В. Копниным.
Копнин был характерным и ярко выраженным "либералом" хрущевского и
брежневского периода. Мы с ним дружили с 1938 года. Вместе поступали в ИФЛИ.
Во время войны он как-то избежал армии и фронта. Когда я демобилизовался из
армии, он уже защитил кандидатскую диссертацию. Когда я попал на работу в
Институт философии, он был уже в докторантуре. Вскоре он защитил докторскую
диссертацию и стал заведующим нашим сектором. Он был человеком приятным в
обращении, легким, веселым и остроумным. И чрезвычайно ловким в
карьеристическом отношении. Вот один из его "трюков". На каком-то важном
совещании идеологических работников речь шла о творческом подходе к
марксизму. Он сказал, что в марксизме многое нуждается в пересмотре. Хотя и
наступил "либеральный" период, но до такой смелости дело еще не дошло. В
зале наступила мертвая тишина. И тогда Копнин, выдержав паузу, сказал, что
этот пересмотр марксизма уже осуществлен: это сделал Ленин. Зал вздохнул с
облегчением и разразился бурными аплодисментами.
Копнин сделал блестящую карьеру. Стал директором Института философии в
Киеве, членом Академии наук Украины, членом-корреспондентом АН СССР и затем
директором нашего института. Если бы он не умер сравнительно молодым (ему не
было пятидесяти), он наверняка стал бы одной из ведущих фигур в советской
идеологии.
Став директором института, Копнин первым делом дал всем понять, что не
имеет со мной ничего общего, и завел дружбу с бывшими сталинистами Иовчуком,
Федосеевым, Константиновым и даже Митиным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187