Я был окружен студентами и аспирантами. Они поглощали все мои
отцовские потенции. Ложась спать, я повторял многократно слова: "Как хорошо,
что я один! Боже, благодарю тебя за то, что я один!" Просыпаясь, я говорил
себе те же слова. Я говорил это себе много раз и в течение дня.
Однако я не устоял, и мы поженились. В 1967 году я наконец-то получил
свое жилье - однокомнатную квартиру площадью 19 кв. м.
В 1971 году у нас родилась дочь Полина. В то время в Москве пользовалась
успехом книга американского врача Б. Спока о воспитании детей. Ольга выучила
книгу наизусть и отнеслась к рекомендациям автора с полной серьезностью. И
результаты сказались. Полина росла здоровым, жизнерадостным и
сообразительным ребенком. Никогда не плакала. У нас из-за нее не было [412]
ни одной бессонной ночи. Наши родственники сначала возмущались тем, как мы
обращались с дочерью (например, она у нас часами спала на балконе, когда
мороз был даже ниже 15 градусов). Но, увидев результаты, стали ставить наше
воспитание в пример прочим.
Хотя наша квартирка была маленькая (всего одна комната 19 кв. м.), мы
были счастливы. Ольга оказалась прекрасной и гостеприимной хозяйкой. У нас в
доме всегда были люди. Я получал сравнительно много денег, но мы их
проживали, как говорится, "от получки до получки". Мы помогали нашим
родственникам и много тратили на гостей.
В 1972 году умер отец Ольги. Ее мать осталась одна в маленькой квартире
(31 кв. м.), которую отец Ольги получил лишь в возрасте шестидесяти трех
лет, причем на семью в пять человек. Мы решили съехаться, т. е. обменять
нашу квартирку и квартирку матери Ольги на одну и жить вместе.
Мы выменяли хорошую по московским условиям квартиру. В новой квартире у
меня впервые появился свой кабинет. Хотя и маленький (всего 8 кв. м.), но
мне этого было более чем достаточно. Наша квартира стала местом постоянных
встреч моих многочисленных учеников и наших еще более многочисленных
знакомых. Улучшение жилищных условий вообще сыграло огромную роль в
нарастании оппозиционных и бунтарских настроений в стране. За людьми стало
труднее следить. В отдельных квартирах стало легче собираться большими
группами. Телефон и хороший транспорт улучшили возможности коммуникации и
распространения информации. Если прогресс в этом отношении будет
продолжаться, условия контроля власти за населением будут все более
усложняться.
Эти годы были чрезвычайно напряженными, продуктивными и трудными. Ольга
поступила на вечернее отделение философского факультета университета.
Одновременно она работала в Институте философии. О том, как я был занят, я
уже говорил. Должен признать, что семейная жизнь не ослабила, а, наоборот,
укрепила мое государство. Ольга приняла мою концепцию жизни, никогда не
осуждала меня за то, что я постоянно упускал возможности служебной карьеры и
повышения материального благополучия. Уже тогда стали ощущаться мои [413]
расхождения с моим социальным и профессиональным окружением, и Ольга всегда
разделяла мою принципиальную позицию, которая стала причинять мне ущерб.

ИНОСТРАНЦЫ В НАШЕМ ДОМЕ
В брежневские годы колоссально расширились связи советских людей с людьми
из стран советского блока и стран Запада. У нас в доме стали постоянно
бывать люди из стран советского блока, особенно из Польши и ГДР, где у меня
было много учеников и друзей, где регулярно печатались мои книги. Часто
посещали нас и западные люди, знавшие меня по моим работам. Через соучеников
Ольги по факультету мы познакомились с молодыми французами, работавшими или
учившимися в Советском Союзе. После этого нас стали регулярно навещать
многочисленные туристы из Франции. Эти связи потом сыграли важную роль в
пересылке моих литературных сочинений на Запад. Не случайно потому именно
Франция стала моей литературной родиной. Через других наших знакомых
(особенно через Э. Неизвестного, с которым я дружил и в мастерской которого
встречался с десятками иностранцев) к нам в дом попадали и люди из других
стран - из Италии, США, Англии. Еще до моего открытого бунта я познакомился
с рядом западных журналистов, в частности с Р. Эвансом из агентства Рейтер
(Англия), а также со шведскими и финскими журналистами. Они точно так же
бывали у нас дома.
Наши отношения с иностранцами не были секретом для наших сослуживцев.
Меня не раз вызывали в партийное бюро института и в КГБ по этому поводу. Но
я игнорировал все предупреждения на этот счет. И это вносило свою долю в
процесс моего отторжения от советского общества.

ПОПЫТКА ПРИОБЩЕНИЯ К МАРКСИЗМУ
В моей научной и педагогической деятельности я вел себя так, как будто
никакого марксизма-ленинизма вообще не существует. Это соответствовало моей
установ[414] ке игнорировать советскую официальную идеологию. Отношение к
такой позиции со стороны руководства и философской среды было
противоречивым. С одной стороны, они были довольны тем, что я устранился от
марксизма и не лез туда со своим новаторством, предоставив им эту сферу в
безраздельное владение. Их устраивало то, что я возился со своими
"крючками", "значками" и "закорючками", считая это занятие крайне
второстепенным сравнительно с их "большими" проблемами. А с другой стороны,
моя позиция вызывала у них беспокойство. У меня нашлась масса последователей
по стране. Я своим примером показал, что даже в идеологическом центре можно
заниматься творческой работой, игнорируя марксизм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187