Это были молодые
люди, создававшие нелегальные группы и пропагандировавшие мои идеи. Бывали
молодые офицеры. Два молодых лейтенанта, приехавшие в Москву в отпуск,
рассказали мне о том, что в 1976 - 1977 годы в армии были образованы
нелегальные политические группы, имевшие целью объективное понимание
общества и критику существующего положения, что эти группы разоблачались,
что многих офицеров судили военным су[480] дом и даже приговорили к
расстрелу. Я был склонен этому верить, помня о попытке лейтенанта Ильина в
1969 году и о восстании на эсминце в Балтийском море в 1975 году. Мне
рассказывали также, что Ильин был не один, что он был членом целой группы
заговорщиков, которые все были расстреляны. Рассказывали далее, будто КГБ
внедрил своих людей в группу Ильина или завербовал кого-то из членов группы,
чтобы взять ход заговора под свой контроль. Брежневу, как "Второму Ильичу",
хотелось иметь в своей биографии безопасное для него покушение, которое
повысило бы статус его персоны и которое можно было бы использовать как
повод для усиления репрессий. Но Ильин ускользнул от людей КГБ, а Брежнев в
последний момент испугался и на место покушения не явился. Я попытался
передать эту информацию западным журналистам, но они в нее не поверили, хотя
значительная часть их информации на Западе печаталась на основе слухов. И
вообще этот аспект бунтарства совершенно не интересовал Запад.
Некоторые советские люди из нашего окружения в течение двух лет
внутренней эмиграции оказывали нам существенную поддержку. Хочу особо
упомянуть здесь мою бывшую ученицу и члена моей логической группы Анастасию
Федину, потерявшую из-за этого работу и просто изгнанную из логических
кругов, моих друзей с детства и юности В. Марахотина и Г. Яковлева, а также
И. Щедровицкую, Д. Ханова, Н. Осьмакову, Н. Столярову. Последняя отсидела в
сталинских лагерях 18 лет. Не оставляли нас вниманием и многие другие.
Несколько раз меня навещал Карл Кантор. Его суждения о моей книге были
для меня особенно ценны. Его эстетический вкус был для меня надежным
критерием оценки. Книгу он оценил очень высоко. Мне передавали также, что в
восторге от книги был А. Ракитов. Когда ему прочитали книгу (он слепой), он
воскликнул: "Так это же бессмертие!" Многие благодарили меня за то, что не
стали прототипами героев книги, и хвалили книгу. С одним из них, однако,
произошел курьез. Он был прототипом одного из персонажей пропавшей части
книги. Когда эта часть была восстановлена, напечатана отдельной книгой
("Записки ночного сторожа") и попала в Москву, он резко изменил свое мнение
о моей книге. [481]
Д. Ханов навещал меня почти каждый день. Он ходил со мной на прогулки -
тогда мне одному на улицу было выходить небезопасно. Благодаря ему я
усовершенствовал свой английский, он окончил английский факультет Института
иностранных языков. Он послужил мне одним из прообразов для главного героя
"Желтого дома". Хотя я приписал моему герою многое из моей жизненной
истории, психологический его характер я изображал, имея в виду именно Д.
Ханова.
Точно так же почти каждый день нас навещали В. Марахотин и Г. Яковлев.
Они приносили еду, водили меня на прогулки в качестве телохранителей.
Валентин каким-то чудом сохранил мои стихи военных и послевоенных лет, в том
числе "Балладу о неудавшемся летчике". Жизнь этого дорогого мне человека
сложилась в характерном русском трагическом духе. Как я уже писал, он в
детстве потерял отца и мать, рано начал работать. Неудачно женился.
Развелся. Сын фактически был на его попечении. Когда сыну было шестнадцать
или семнадцать лет, его убили хулиганы. Лишь отработав рабочим в одном и том
же учреждении более тридцати лет, он получил комнату в 12 кв. м. Уже после
моей эмиграции он женился вновь в возрасте около шестидесяти лет, у него
родился сын.
Летом 1978 года я с семьей несколько недель провел у брата Василия в
Киеве. В городе у меня было много знакомых. Я сюда приезжал на защиты
диссертаций в качестве оппонента. Тут работали некоторые мои бывшие студенты
и аспиранты. Я тут часто проводил отпуск. Киевские логики и философы
относились ко мне с величайшим уважением, постоянно ссылаясь на мои работы.
Когда началась на меня атака в Москве, то она захватила и Киев. Но дружеские
отношения все же сохранились. А после моего заявления по поводу запрета на
поездку в Финляндию и особенно после выхода "Зияющих высот" все мои киевские
друзья поступили так же, как московские. Если мы сталкивались с ними на
улицах города, они в панике убегали от нас. Причем делали это совершенно
добровольно, не из страха наказания (им ничто не угрожало, если бы они
поздоровались с нами хотя бы приличия ради), а как нормальные члены
нормального советского общества. В сравнении [482] с мужественным поведением
моего брата Василия эти люди выглядели для нас особенно омерзительно. Наше
отторжение от советского общества оказалось взаимным.
Мой очень близкий киевский друг М.П., узнав о том, что я приехал на лето
в Киев, взял отпуск и уехал из города. Он вернулся, когда по его
предположению я должен был покинуть Киев. Но он ошибся на один день. В день
нашего отъезда из Киева мы случайно столкнулись с ним на улице. Импульсивно
мы обнялись, забыв о моем новом статусе. В этот момент нас сфотографировали
из машины КГБ, которая за нами повсюду следовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187