Даже при выдающихся способностях, но при
отсутствии тех, кто способен тебя поддержать и отстаивать признание твоих
способностей, успех невозможен. В одной математической олимпиаде я на
двадцать минут раньше всех решил все задачи, причем кратчайшим способом, но
не был даже упомянут в числе лучших. Я потом поинтересовался, в чем дело.
Один из членов комиссии сказал мне, что мои решения были действительно
самыми простыми. Но требовалось не это. Требовалось продемонстрировать более
широкие познания. Кроме того, я не имел никакой поддержки и известности, я
был тут человеком случайным. Впоследствии, став известным логиком и решив
ряд важнейших проблем, я столкнулся с той же ситуацией. Мое решение проблем
оказалось слишком простым в наш век, стремящийся к возможно сложному решению
пустяковых проблем. И у меня не оказалось никакой серьезной социальной
поддержки, т. е. не оказалось людей и организаций, заинтересованных в
признании сделанного мною. Тогда, в юности, я испытал первую горечь от
фактической несправедливости людей и организации человеческой жизни вообще.
Потом я с проявлениями такой несправедливости сталкивался постоянно и вроде
бы привык к ним. Я сделал принципиальные выводы из этого, но боль от них
осталась. К несправедливости вообще привыкнуть нельзя. Ее можно лишь терпеть
в силу невозможности преодолеть ее. [86]
Другим моим увлечением была литература. Литература, наряду с математикой,
считалась у нас основным предметом. И преподавалась она очень хорошо. Помимо
произведений, положенных по программе, учителя заставляли нас читать массу
дополнительных книг. Да нас и заставлять не надо было; чтение было основным
элементом культурного и вообще свободного времяпровождения. Мы читали
постоянно и в огромном количестве. У нас было своеобразное соревнование, кто
больше прочитает, кто оригинальнее ответит на уроке или напишет сочинение.
Сочинения мы писали довольно часто. И опять повторилась ситуация, подобная
математике. Я получал отличные отметки. Сами ученики признавали во мне
лучшего в классе знатока литературы, а мои ответы и сочинения самыми
оригинальными. Но учителя почему-то избегали признавать это вслух. В
качестве лучшего ученика по литературе официально признавался парень,
который усердно и хорошо учился, но никакими особыми способностями не
обладал. Зато он подходил по другим критериям на роль
образцово-показательного ученика. Впоследствии он оказался в числе тех, кто
писал на меня донос в органы государственной безопасности (нынешнее КГБ).
Его звали Проре. Это имя было образовано как сокращение для слов
"пролетарская революция". В двадцатые и тридцатые годы было изобретено
множество имен такого рода, например Владилен (от Владимир Ленин), Марлен
(от Маркс и Ленин), Сталинир.
Как в математике, так и в литературе во мне было что-то такое, что не
укладывалось в рамки принятых представлений и стандартов, что настораживало
окружающих, заставляло проявлять сдержанность и даже препятствовать мне в
проявлении моих потенций. Они чувствовали во мне что-то чужеродное их
собственной натуре. Любопытно, что уже после войны мы, выпускники школы,
как-то собрались на традиционную встречу. Пришла наша учительница
литературы. Принесла наши лучшие работы, которые она сохранила, несмотря ни
на что. И в качестве лучших литературных сочинений учеников за всю ее
педагогическую практику она показала мои сочинения о Маяковском и Чехове. Но
почему она не высказала свое мнение тогда, когда это было актуально важно
для меня? [87]
Я уже тогда замечал, что у людей вызывали раздражение мои успехи. Они
реагировали на них так, как будто я претендовал на то, что мне не положено.
В самом деле, какой-то деревенский Ванька, живущий впроголодь в сыром
подвале, причем без нормальной семьи, тощий и плохо одетый, - и вдруг
позволяет себе без особых усилий проявлять лучшие способности, чем дети из
благополучных, уважаемых и интеллигентных семей! Других раздражало то, что я
мог оторваться от их уровня и возвыситься за счет этих способностей. Третьих
раздражало то, что я сам с пренебрежением относился к своим успехам. Я
никогда не интересовался тем, какую отметку мне ставили в дневник. И
проявлял внешнее безразличие в случаях, когда мне явно несправедливо
занижали отметки или умалчивали о том, что я что-то сделал лучше других.
Короче говоря, готовность общества отторгнуть меня от себя как нечто не
отвечающее его требованиям я ощущал уже в школьные годы.

ОБЩЕСТВЕННАЯ РАБОТА
В 1934 году Ленинскую комнату переименовали в Сталинскую комнату и,
естественно, изменили ее задачу. Это была первая, а может быть, единственная
в стране школьная Сталинская комната. Высшее начальство высоко оценило
инициативу школы. На нее выделяли дополнительные средства. Так что
художественно-оформительская деятельность стала в школе очень активной.
Вовлекли в нее и меня, поскольку стало известно о моей склонности к
рисованию. Но мое участие в этом деле чуть было не стало для меня
катастрофой. Мне поручили нарисовать (вернее, перерисовать из журнала)
портрет Сталина для стенной газеты. Я это сделал весьма старательно, но
когда мое творчество увидали, то в школе возникла паника. Хотели было
портрет уничтожить сразу, но о нем донесли директору и комсоргу школы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187