Но в Министерстве обороны забыли сделать для солдат
кальсоны с разрезом сзади. Фантазируя в таком духе, мы надрывались от
хохота.

ТВОРЧЕСТВО
И при всех обстоятельствах я сочинял стихи и писал длинные письма в
стихах своему другу Борису. Он мне тоже отвечал в стихотворной форме. Стихи
он сочинял, на мой взгляд, замечательные, в основном лирические. Я же
сочинял в основном шутовские и грубовато-сатирические или с надрывом. Наша
переписка не сохранилась.
Не сохранились и мои стихи. Лишь кое-что я много лет спустя припоминал
или использовал как опору для новых стихов в подходящем прозаическом
контексте, т. е. как подсобное средство прозы. Приведу в качестве примера
одно стихотворение тех лет, которое припомнил почти дословно. [190]
Я книжки долбил. По команде не мешкал.
А старший товарищ твердил мне с усмешкой.
Чтобы хоть чуть было жить интересней,
С градусом жидкость учился лакать,
Слезу выжимать запрещенною песней,
Под носом начальства к девчонкам тикать.
чись сачковать от нарядов на кухню,
Старшин обходить стороной за версту.
Придется зубрить - на уроках не пухни.
И само собой, спать учись на посту.
Наплюй на награды! К чему нам медали?!
Поверь мне, не стоят железки возни.
Чины и нашивки в гробу мы видали,
А в гроб, как известно, кладут и без них.
Настанет черед, нам с тобою прикажут
Топать вперед, разумеется, "за"...
И мы побредем, бормоча: "Матерь вашу!.."
И мы упадем, не закрывши глаза.
Ведь мы не в кино.
И не в сказке бумажной.
Не будет для нас безопасных атак.
А матерям нашим, знаешь, не важно,
Что мы не отличники были, а так...

УЧЕНИЯ
Как один из лучших бойцов (так называли солдат) эскадрона я попал в число
тех из нового призыва, кто был допущен до участия в больших учениях. На этот
раз я пожалел о том, что был одним из лучших. Правда, эти учения дали мне
материал для многих страниц моих книг. Но если бы мне тогда пришлось
выбирать, пережить эти учения или не написать упомянутые страницы моих книг,
я предпочел бы второе. Даже во время войны мне не довелось пережить такой
кошмар, как во время этих пока еще мирных учений. Целую неделю мы спали на
открытом воздухе. Мы ломали еловые ветки, устилали ими снег, разводили
костер, укрывались тоже еловыми ветками и тряслись всю ночь от холода, тесно
прижавшись друг к другу. Любопытно, что никто не простудился при этом. По
ходу учений нам пришлось пересечь речку. Лед был слабый из-за быстрого
течения. Я провалился в воду. Пока доехали до [191] поселка, чтобы принять
какие-то меры, на мне все заледенело. Когда я снял шинель, она так и
осталась стоять с растопыренными рукавами. Было очень смешно. Потом по этому
поводу потешалась вся дивизия. И опять-таки я не простудился и не заболел.
Ели мы сухари, сырые концентраты каши и копченую колбасу, закопченную до
такой степени, что ее нельзя было разгрызть невооруженными зубами.
В "Зияющих высотах" есть места, посвященные кавалерии. В том числе есть
описания учений. Это так и было на самом деле. Даже еще хуже и смешнее. И мы
действительно много смеялись над своими злоключениями. Роль шутника, которую
я начал исполнять уже в эшелоне, тут развернулась, можно сказать, во всю
мощь. Послушать наше зубоскальство к нашему костру приходили даже командиры
других подразделений. Я делал также "боевые листки", как я уже говорил выше,
что несколько облегчило мои муки. Какой-то командир из штаба, посмотрев мой
БЛ, спросил, не могу ли я рисовать карты и схемы. В школе черчение было
одним из моих любимых предметов, и я сказал, что, конечно, умею. Тогда меня
заставили рисовать всякие схемы в штабе полка. Теперь я значительную часть
суток проводил в штабной палатке. И кормился лучше - супом из горохового
концентрата, но с мясом.
Такое привилегированное положение не спасло меня, однако, от самой
главной операции учений - от штурма укрепленного района "противника",
расположенного в сопках. Я попал в подразделение, которому было приказано
уничтожить дот (долговременную огневую точку) "противника". Дот был
расположен на вершине довольно высокой сопки. Мы должны были действовать как
в бою: делать броски, окапываться, ползти. Это-то нас и доконало. Мы
выбились из сил. Один ефрейтор сошел с ума в буквальном, медицинском смысле
слова: вообразил себя главнокомандующим, вскочил и начал подавать
бессмысленные команды. Его куда-то увезли. Солдат, ползший рядом со мной,
дошел до такого состояния, что стал умолять меня пристрелить его или
заколоть штыком. Я тоже выбился из сил. Временами мне тоже хотелось остаться
лежать и умереть. Но все та же неведомая сила толкала меня вперед. Я слышал
внут[192] ренние приказы: "Иди!", "Беги!", "Ползи!" И я шел, бежал и полз.
Не могу объяснить, почему я тогда решил, что не облегчение, а утруднение
задачи было выходом из положения. Я взял винтовку выбившегося из сил
солдата, взвалил его на себя и в таком виде продолжал ползти на высоту к
"вражескому" доту. Все это наблюдали ходившие повсюду офицеры,
инспектировавшие ход учений. Они увидели то, что происходило со мной. Моего
солдата сочли раненым, за ним приползли санитары. А я чудом дополз до дота
вместе с сержантом из соседнего эскадрона. Мы бросили "гранаты". Дот был
признан уничтоженным. Мне с сержантом объявили благодарность. Я был в
невменяемом состоянии. Лишь через несколько часов я пришел в себя.
После учения, однако, произошло событие, которое глубоко затронуло меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187