Нам многие еще позавидуют и будут говорить вслед: «Какая красивая пара!». Знаешь, когда я разводилась с мужем, я вернула свою девичью фамилию...
— Ванда,— сказал Кретов,— разве ты хочешь, чтобы я пожалел тебя? Ты всегда была такая гордая...
— Прости,— поняла его Ванда.— Я просто заболталась. К тому же все время болтаю о себе. А надо бы поговорить нам и о тебе, о том, как ты все эти годы жил, чем занимался, что было в твоей жизни хорошего и плохого. Расскажи мне об этом,— попросила Ванда,— не пожалей для меня этой ночи,— и добавила, не сдержавшись,— тем более, что другой, возможно, не будет...— она ткнула сигаретой в пепельницу и смяла ее.— Ничего, конечно, не будет,— вдруг заплакала она,— ничего. И ты никогда не приедешь ко мне. Хотя ты — единственный, кого я могла бы вернуть. А других не вернешь — ни Георгия, ни Васю... Что ж за горе такое, и за что? За что, Кокра? За что, миленький мой? Ну пожалей меня, если можешь! Пожалей!
— Как Ванда? Как я тебя пожалею?
— Скажи мне еще раз, что я тебе нравлюсь.
— Да, ты мне нравишься.
— И обними меня.
Кретов осторожно обнял ее, почувствовав под рукой тонкое худое плечо, то же самое плечо, что обнимал когда-то, и прошлой жизни. И сам заплакал, бог знает почему. Прижился щекой к ее щеке и заплакал. О напрасном. О напрасных чувствах, о напрасных трудах, о напрасных страданиях и надеждах. О том же, наверное, плакала и Ванда, немоло-
дая, но милая женщина, которая была когда-то т о й Вандой — его напрасной любовью. Теперь он готов был ее пожалеть. И себя пожалеть. Потому что сама судьба, казалось, пожалела их обоих. Что у него впереди и что у нее? У него - - ожидания, надежды, хлопоты, которые, возможно, опять напрасны. У нее — ни ожиданий, ни надежд, ни хлопот, потому что нечего ждать, не на что надеяться, не о чем хлопотать. А если его ожидания и надежды ненапрасны? Тогда они — жертва. Жертва на алтарь покоя. Покоя для него и для нее. Разве он того не стоит?
— Спасибо тебе, Кокра,— сказала Ванда, целуя его.— Это дорогие минуты. Нам за них многое простится.
— Простится,— словно эхо, ответил Кретов.
— И наградой за них будет нам покой. До конца наших дней.
— Да, покой,— сказал Кретов, обнаружив, что Ванда думает о том, о чем только что думал он.
В коридоре послышались шаги — шлепанье домашних тапочек Самохина. Ванда перестала плакать, вытерла слезы, промокнула платочком глаза Кретову.
— Сейчас он наговорит нам глупостей,— сказала она про Самохина.
Шаги остановились у двери кабинета. Самохин какое-то время, должно быть, размышлял, войти ему или не войти, потом легонько постучал пальцем в дверь.
— Да входи уж, входи! — сказала Ванда.— Ждем! В двери показалось улыбающееся лицо Самохина.
— Ага, голубчики,— произнес он, весело подмигивая,— вот я вас и застукал! Падайте на колени, черти, и просите благословения! Иначе — разврат, разврат, коего я в моем доме не допущу! Это ж в какой комедии есть подобная ситуация, а? В какой-то комедии есть такая же ситуация...
— Постыдись, Самохин,— сказала Ванда.— Какая же здесь комедия!
— Да, черт возьми,— согласился виновато Самохин.— Это я со сна плохо соображаю. Извините. Увидел под дверью свет и решил заглянуть. Подумал, что забыл выключить лампу...
— А зачем же стучал в дверь? — усмехнулась Ванда.— Надеялся, что лампа тебе ответит человеческим голосом?
— Значит, совсем запутался,— почесал в затылке Самохин.— Ладно, простите, а я удаляюсь. А ты что молчишь? — спросил он у Кретова.— Почему позволяешь женщине командовать? Или уже попал к ней под каблучок?
Кретов не ответил.
— Уходи уж,— сказала Самохину Ванда.— Поскольку умных слов от тебя не дождешься, а о глупостях мы говорить не намерены, то тебе придется уйти. Или проснись, наконец! И почему ты в халате, в тапочках на босу ногу? И не причесан!
— Вот! — ткнул в сторону Кретова пальцем Самохин.— Ты чувствуешь характер? Вот так она и с тобой будет обращаться. Не соглашайся жениться на ней. Ни под каким соусом. Или ты уже согласился? Ну, что молчишь, старый греховодник?
— Ах, Самохин, Самохин,— вздохнула Ванда,— как ты прост! Ты прост, как мычание...
— Значит, не договорились,— сделал вывод Самохин, хмурясь.— Еще раз извините за непрошеное вторжение.
— Подожди,— попросил его Кретов.— Ты не мог бы принести нам чаю или кофе?
— Ванда это сделает сама,— ответил Самохин.— Она это умеет.
Просьба Кретова, кажется, обидела его.
— Ты действительно хочешь чаю или кофе? — спросила Ванда, когда Самохин вышел.
— Не отказался бы.
— Тогда я сейчас. Сварю кофе. Я привезла из Одессы бразильского кофе.— Ванда торопливо пошла к двери, громко стуча высокими каблучками.— Очень хороший кофе. И сама с удовольствием выпью,— сказала она уже за дверью. А тебе, блондин Самохин, не дам.
Самохин стоял за дверью. И как только Ванда ушла, он снова вошел в кабинет. Сел рядом с Кретовым, набил табаком трубку и закурил. Потом толкнул Кретова плечом и спросил:
— Ванда все же славная женщина, правда?
— Правда,— ответил Кретов.
— Что же тогда тебя останавливает?
— Ничего.
— Не понял...
— Ничего не останавливает,— сказал Кретов.— Но страшен покой.
— Опять не понял.
— Жизнь с Вандой мне сулит покой,— попробовал объяснить Кретов,— а без нее — напрасные надежды... Впрочем,— отказался он тут же от предпринятой попытки что-либо объяснить,— я еще ничего не решил. Но если та женщина меня любит, я предам ее, как когда-то Ванда предала меня. Ушел бы ты,— попросил он Самохина,
— Хорошо,— сказал Самохин.— Но ты крупно проиграешь, Кокра, если т а женщина тебя не любит.
— Пусть лучше проиграю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123