— А теперь я хочу задать тебе один вопрос. Ты разрешишь?
— Задавай. Садись со мной рядом и задавай свой вопрос.— Самохин поймал Кретова за руку и усадил рядом с собой на диван.—Я очень люблю отвечать на умные вопросы.
— А па глупые?
— Ладно, ладно. Ух, какой ты ерепенистый! За каждое слово хватаешься. Слушаю тебя. Какой вопрос?
— Вопрос такой: не кажется ли тебе, что нашему поколению пора уходить со сцены?
— С чего ты взял, что пора?
— В общем шуме, который доносится даже до маховской деревни, я все отчетливее слышу молодые голоса: не путайтесь под ногами, уходите с дороги, ваши мозги устарели, способности ваши угасли. Ну и так далее. Или это мне кажется?
— Не кажется,— ответил Самохин.— Так все и есть. Потому что кончается одна эпоха и начинается новая. В недрах нашей цивилизации рождается иная цивилизация. Мы для нее — как древние греки для нас. Ужасная скорость, ужасная... Перестройка!
— Вот уж не ожидал услышать от тебя такое,— искренне удивился ответу Самохина Кретов.
— А что ожидал? Бодренького ответа: что ты, что ты — мы все еще хоть куда! Да?
— Не обязательно бодренького, но хотя бы не столь печального. Вот и ты на посту, никто тебя с него не гонит. И Женька Капустин, как ты сказал, директор солидного завода. Харитонов — известный на всю область хирург, Золо-
тухина и Пащенко ворочают важными государственными и партийными делами. Откуда же печаль?
— Да все оттуда же. Примеры, как известно, ничего не доказывают.
— И ничего не опровергают?
— Совершенно верно. Примеры только иллюстрируют закон. А закон уже очевиден, он действует, он здесь: начинается новая эпоха. Эпоха новой технологии, новой энергетики, новых отношений между человеком и природой, между человеком и производством, между людьми. Эпоха новых людей. А мы с тобой, Кокра, старые люди. Это не значит, конечно, что мы плохие люди, но мы старые. Вот и женщины наши старые...
— Ты о Ванде?
— И о Ванде, конечно. Ведь ты так любил ее. И вот увидел ее. Она свободна, она одна... А ты забыл стихи, которые писал ей. И новых стихов уже не напишешь. Почему? Потому что старая любовь нас уже не вдохновляет, а новая, как ты правильно заметил, шумит: не путайтесь под ногами, убирайтесь с дороги!
— И как же ты с такими мыслями трудишься? — спросил Кретов.
— С такими — не тружусь, с такими — отдыхаю, как видишь,— улыбнулся Самохин и принялся выбивать пепел из трубки.— Кстати, еще несколько слов о бодрых и грустных мыслях. Пришла как-то тут мне в голову одна бодрая мысль. Что это наши старики, подумал я как-то, сидят без дела?Придумаю-ка я для них новое интересное дело. И учредил нечто вроде суда старейшин по вопросам нравственности. Ну и не только нравственности, я замышлял нечто более широкое. Мне это дело виделось так: собираются старцы, старейшины, мудрецы и толкуют с молодыми людьми об этике их жизни, об эстетике жизни, философии жизни. Словом, судят о жизни, о духе, о душе, если хочешь. Судят и учат.
— И что же? — спросил Кретов, потому что Самохин вдруг замолчал.— Это очень интересно. Некий Коллективный Учитель. Ну продолжай же, продолжай,— попросил он.
— Продолжать не хочется, потому что и до сих пор я очень огорчен неудачей. Сначала я думал, что люди не те, старики эти самые, мудрецы-старейшины. Собрал новых. Ничего не изменилось. Потом стал ломать голову над самой процедурой суда, искать какие-то методы, пригласил психолога, но дело и после этого не продвинулось. Тогда мне один из этих стариков сказал: «Разгони ты нас и не морочь го-
лову ни нам, ни себе, ни молодым людям. Ничего из твоей затеи не выйдет, потому что скорость ужасная, ужасная скорость».— «Какая скорость?» — спросил я. Он ответил: «Скорость жизни». И я все понял. Раньше от поколения к поколению мало что менялось в жизни. Опыт прадеда годился для опыта деда, опыт деда — для опыта отца, опыт отца — для опыта сына. И потому прадед мог судить о делах правнука как о собственных делах. И правнук, раскрыв рот, слушал прадеда, учился у него. Теперь же все иначе. Между дедом и внуком — целая эпоха, качественный скачок. Прошлое — только прошлое. Спасибо ему, конечно, этому прошлому, но к настоящему оно мало приложимо. И молодые хотят, требуют, чтобы об их поступках судили только по последствиям, к которым они могут привести в будущем, а не по тому, насколько они совпадают или не совпадают с прошлыми представлениями о добре и зле, о чести и бесчестии, о порядочности и непорядочности, о пользе и бесполезности. Для них, откровенно говоря, и настоящее уже мало что значит. Им подавай будущее, точно рассчитанное и обоснованное. И судить их надо от имени будущего. И, стало быть, не нашим мудрецам-старейшинам, как мне представлялось вначале.
— А кому же? Футурологам, что ли? — спросил Кретов.
— Может быть, и футурологам. Может быть, компьютерам, которые в считанные секунды могут просчитать последствия твоего поступка на десять, двадцать, тридцать лет вперед — на всю оставшуюся жизнь. Я не знаю, есть ли уже такие компьютеры, но они будут. И что перед ними все пророки? Все мудрейшины-старейшины? Наука, а не мнение; расчет, а не опыт; закон, а не пример,— вот что важно и надежно. Вот чему они доверяют, наши молодые, чьи голоса тебе слышатся. Поэтому мои старики нервничали, злились, раздражались, проклинали, стучали кулаками по столу, рвали на груди старые тельняшки, а молодые — Самохин передохнул,— молодые издевались над ними, не понимали, не хотели понимать. Словом, так,— Самохин положил руку Кре-тову на плечи,— нам надо осознать ограниченность наших возможностей, нашего влияния на ход жизни, поставить выше наших амбиций научный расчет и своевременно уступить дорогу обгоняющим нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123