«Скоро встретимся». Чтоб Евгения Тихоновна не догадалась. А я пойму. Для конспирации. Обнимаю и жду письма. Твой отец Николай Кретов».
Все та же беда. Все то же желание — уйти от женщины,
которая замучила его своей смертью, своим ожиданием смерти, страхом, будто только она одна смертна па этой земле, будто ее смерть — вселенская катастрофа. Ужасны люди, ощущающие свою смерть именно так, ужасна их судьба, потому что они требуют всеобщего сочувствия, всеобщего вопля, а возбуждают только неприязнь, даже ненависть. И это понятно, так как в сущности они требуют бессмертия, невозможного, разрушают братство между людьми, которое сковано одной простой истиной: все люди — смертны. А кто желает иного, тот не желает оставаться человеком, по не поднимается, а падает, становится не выше людей, а ниже их.
— Конечно, скоро встретимся,— сказал Кретов, прочитав письмо отца, еще не зная, как он сделает все это, но уже зная, что сделает непременно.
Верочкино письмо было короче:
«Да, милый! — написала она.— Да, я приеду. Я тоже люблю тебя. Как ты мог сомневаться в этом?! Я уже подала заявление редактору об уходе. Он сказал, что надо подождать месяц. Только один месяц. Правда, это целый месяц! И я приеду. А предыдущего твоего письма я не видела. Я спрашивала в отделе писем, но никто ничего не знает. Как страшно: ведь ты мог больше не написать мне. Я и так уже думала, что навсегда потеряла тебя. А ты есть! И ты — мой! Жди! Вера».
Кретов ударил кулаком по столу и заплакал, уронив голову на руки.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Они построили просторный шалаш и сидели в нем целыми днями, Федя же проводил в нем и ночи, охраняя совхозный виноградник. Шалаш был прекрасный и прочный: из шпалерных железобетонных кольев, покрытых толстым слоем травы и опутанных проволокой. В нем было прохладно днем и тепло ночью, он не промокал от дождя, не боялся ветра, в нем жил его собственный дух: дух сухой травы, земли и виноградных ягод.
Кретов жалел, когда ему приходилось проводить дни вне Фединого шалаша: дважды его вызывал следователь по делу Лазарева, дважды он ездил на междугородный переговорный пункт, один раз в районную поликлинику, потому что снова начал было кашлять, по все обошлось — с помощью таблеток он справился с кашлем за три дня. Следователь после
Длительного допроса показал ему сочинение Лазарева, предложил прочесть. Кретов прочел. Сочинение оказалось довольно бездарным: Лазарев описывал в нем главным образом свое разгульное счастье, подпольные оргии, тысячные попойки, то есть попойки, на которые тратились тысячи рублей, роскошных и сладострастных женщин, женщин, женщин — словом все то, что он называл наслаждением. Вся философия, которую Лазарев вложил в свое сочинение, сводилась к тому, что наслаждение — цель и оправдание всей его жизни, что ради тех наслаждений, которые он получил, ничего ему не жаль —ни лет, проведенных в тюрьме, ни последующих лет бродяжничества и одиночества, ни жизни вообще. Что такое наслаждение достается только людям смелым и отчаянным, плюющим на то, что о них подумают другие, «всякие праведники», к которым он относил н Кретова. «Тебе, Кретов,— написал он в конце,— такое наслаждение даже не приснится, проживи ты еще хоть тысячу лет, потому что ты праведник и, значит, трус. Высшее наслаждение — преступно. Только сильные люди его достойны. А на таких, как ты, я плюю!» — так заканчивалось сочинение Лазарева.
— Это от многого освобождает меня,— сказал следователю, прочитав сочинение Лазарева, Кретов.— Потому что Лазарев — враг. Я думал, что он несчастен, а он — враг.
Следователь спросил, не хочет ли он снять копию со своей рукописи. Кретов ответил, что не хочет, что она ему не нужна, так как он восстановил ее по памяти.
С междугородной телефонной станции он вел два разговора: один с Беловым — о том, что ему нужна работа, притом работа с квартирой «хоть у черта на куличках», другой разговор он вел с издательством — о том, что ему срочно нужны деньги, аванс, одобрение, «как угодно, но срочно, потому что я женюсь».
Белов ответил:
— Сделаю, старик!
Издатели сказали, что будут «изыскивать возможность».
Отцу он написал: «Обязательно встретимся, но не так скоро, как хотелось бы, возможно, месяца через два. Потерпи. Задерживают дела».
В середине сентября от Верочки пришла телеграмма: «Купила билет на тридцатое рейс 744227». В тот же день Кретов получил письмо от Белова, в котором тот сообщил ему, что его ждут в псковской областной газете, что намерены предложить ему отдел и что квартира будет. Пришлось
снова ехать на междугородную телефонную станцию, звонить в издательство. Редактор ответил:
— Деньги вам начислены. Через неделю ждите перевод. Надо было радоваться. И Кретов, конечно, радовался:
ведь все шло хорошо. Да что там хорошо — здорово! Но он сказал Феде:
— Боюсь чего-то. Радуюсь и боюсь. Жена, работа, квартира, деньги — многовато для одного раза и для одного человека.
— Предрассудок,— успокоил его Федя.— Все твои нынешние страхи — от предрассудка, будто за полосой счастья идет полоса несчастья. Правильна и научна другая точка зрения: за полосой несчастья идет полоса счастья...
Федя схлопотал дружеский подзатыльник.
Разговор этот происходил на винограднике у шалаша. Стоял хороший солнечный день, ясный и тихий, какие бывают только в начале осени. На винограднике шла работа — первая уборка, еще неспешная, без шума, без суеты. Женские разноцветные косынки испестрили зеленое поле, качались на нем, как цветные птицы на зеленых волнах. По междурядьям бегал юркий красный трактор с прицепом — собирал наполненные гроздьями ящики, следом за ним плавало в воздухе голубое облачко дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123