— Очнись, мерзавец! Твой номер не удался — я жив...
Веки у Лазарева вздрогнули, но глаз он не открыл, застонал хрипло и страшно, словно горло его было залито болотной жижей. От его грязной подушки дурно пахло, да и лицо Лазарева, дряблое и жалкое, было покрыто корками, словно у больного оспой.
— Нашатырного спирта у меня пет,— сказал Лазареву Кретов,— нечего дать тебе понюхать. Так что дыши кислородом, мерзавец, и приходи в себя, пожалуйста, и побыстрей, а то Татьяна приведет участкового Попова.
Стало так холодно, что Кретову пришлось одеться, хотя сделать это оказалось не так легко: ноги путались в штанинах, долго не удавалось натянуть через голову свитер. Одевшись, он снова занялся Лазаревым, попытался поднять его с постели, растормошить. Лазарев по-прежнему плохо дышал, но уже открывал глаза, бессмысленно вращал ими, что-то мычал, пытался сопротивляться, оттолкнуть Кретова рукой.
— Да грязен же ты, грязен,— внушал ему Кретов,— надо подняться, умыться. Надо убрать в комнате, потому что здесь ужасно, как в притоне алкоголиков.
Но Лазарев не слушался его, валился снова на постель, стонал и дергался, как паралитик. Кретов устал бороться с ним, отдышался, встал. Увидел на столе чайник. Решил напиться, но чайник оказался пустым. Надо было сходить за водой. И надо было, наконец, разжечь керогаз, чтобы сварить кофе, чтобы согреть воды и умыть Лазарева. И еще надо было срочно вымыть пол, чтобы Попов не поскользнулся и не внес бы потом этот факт в свой протокол...
Но едва Кретов успел подумать об этом, как во дворе послышались голоса. Кретов глянул в окно и сердце у него оборвалось: в калитку вошли Татьяна, участковый Попов, Двуротый и верный паж Двуротого Жохов. Кретов сел на кровать и закрыл глаза руками.
— Полюбуйтесь, люди добрые! — снова зашумела с порога Татьяна.— Полюбуйтесь на этих паразитов! Вишь, чего натворили — в комнату войти противно. Так что составляйте протокол и гоните в три шеи!..
«Интересно, почему в три шеи? — подумал Кретов.— Правильнее было бы в две шеи — ведь нас двое...»
— И чтоб вашего поганого духу здесь больше не было! — никак не могла успокоиться Татьяна.— В город их надо отвезти, пусть там с ними разбираются!..
— Помолчи! — приказал Татьяне Попов.— И вообще можешь уйти, мы тут без тебя управимся.
— Да, да, помолчи! — потребовал также Двуротый.— Надо же нам поговорить с твоими квартирантами...
— Только один квартирант,— уточнила Татьяна,— только этот писатель, а тот приблудный, ночью, видать, приперся, он же, наверное, и самогонки принес, бо у этого не было, я знаю, откуда ей у него взяться...
— Замолчишь ты, наконец, или нет?! — прикрикнул на Татьяну Попов.— Сказано же тебе русским языком: сами разберемся! — Попов переступил порог, потрогал плиту и, убедившись в том, что она холодная, положил на нее свою сумку, вынул несколько листов бумаги, ручку, приготовился писать; спросил, обращаясь к Кретову: — Кто валяется на раскладушке? Как фамилия, имя, отчество, откуда прибыл?
— Лазарев фамилия,— ответил Кретов.— Имени и отчества не знаю, вернее, не помню.
— Вот допились! — снова вмешалась Татьяна.— Забыли, как друг друга зовут!
— Ах, Татьяна Ивановна,— сказал ей Кретов.— Потом вам будет очень стыдно за все, что вы натворили сейчас...
— Отвечайте на мои вопросы,— прервал его Попов.— Итак, откуда взялся этот Лазарев? Кстати, разбудите его!
— Он не спит. Он без сознания, он угорел.
— Напились и угорели...— принялась было снова за свое Татьяна, но Двуротый взял ее за руку и вывел из времянки.
— Что пили? — спросил Попов.
— Самогонкой воняет,— сказал Жохов.— Самогонку жрали. Мой нос ее за версту чует,— заржал он.— Ее еще только собираются гнать на другом конце деревни, а я уже чувствую.
— Ничего не пили,— ответил на вопрос Попова Кретов.— Мы угорели. Было бы правильно, если бы вы позвали врача. Я-то очухался, а Лазарев может дуба дать, то есть умереть, простите.
— А вот мы сейчас обыщем помещение,— сказал Попов.— Найдем посуду, понюхаем... Жохов, поищи! — приказал он дружиннику и снова обратился к Кретову: — Сколько выпили? Литр? Два?
— Разве я похож на лошадь? — усмехнулся Кретов.— Я и чаю-то столько не могу выпить...
— Насчет чая — это ты верно заметил, товарищ писатель,— заглядывая под стол, снова засмеялся Жохов.— Чаю много не выпьешь. Раньше так и говорили: чай — не водка, много не выпьешь. И точно: имел раньше возможность проверить это на себе... А бутылок что-то не видать,— сказал Жохов Попову.— Успели, наверное, выбросить.— Понюхал стоявший на столе стакан и добавил: — Стаканчик, значит, чаем сполоснули. Полная конспирация, как говорится, если б, конечно, не заблевались по уши...
— Предъявите ваши документы и документы вашего дружка,— потребовал Попов после того, как Двуротый сказал ему что-то на ухо.
— И не подумаю,— ответил Кретов.— Я требую, чтобы кто-либо из вас вызвал врача!
— Головка бо-бо? — опять развеселился Жохов.— Это бывает. Самогонка в этом смысле — чистый тебе яд. От нее башка на куски разваливается. Имел возможность испытать это раньше, до борьбы за трезвость. А вот после коньяка — никакой тебе головной боли, только сердце бухает, бу-бух, а головной боли — никакой. Имел возможность проверить это...
— Тебя тоже вывести из времянки? — пригрозил Жохову Двуротый.— Болтливые все, не дадут слова сказать! Помолчи, а то выгоню!
— Есть, товарищ начальник,— ответил Жохов.— Буду молчать. Приказывайте, что делать дальше.
— Проверь по карманам, какие есть у них документы,— сказал Жохову Двуротый.
Кретов снял со спинки стула свой пиджак и свернул его на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123