— Черт возьми! — сказал он громко, отстранясь от стены.— Что за шуточки?
Ответом ему снова было молчание. Он взглянул в сто-
рону костра и увидел, что оба его носка уже на добрую половину истлели. Кретов поспешно надел мокрые ботинки и заторопился к выходу. Уже выйдя из подреза, оглянулся. «Так что же это было? — спросил он себя.— Все почудилось?»
— Все почудилось,— ответил ему из подреза все тот же мальчишеский голос.— Ты надышался дымом болиголова.
То и дело чувствуя, как холодеет спина, Кретов добежал до начала тропы и стал быстро подниматься по склону балки. Он стыдился своего страха и не мог преодолеть его. Только уже дома, растопив печь и переодевшись в теплый спортивный костюм, он перестал дрожать нервной дрожью, напился горячего чаю и лег на кровать поверх солдатского синего одеяла, выданного ему. по распоряжению Алексея Махова хозяйкой рабочего общежития еще в прошлом году. По тому же распоряжению хозяйка общежития каждые десять дней меняла Кретову наволочку и простыни. И это были все блага, предоставленные Кретову Маховым, его бывшим одноклассником, а ныне директором совхоза. Анна Валентиновна, так звали хозяйку общежития, а вернее, коменданта, или просто Комендантшу, как называли ее все за глаза, осуждала распоряжение Махова и всякий раз, когда Кретов приносил для замены белье, спрашивала, цело ли еще синее одеяло, не «загнал» ли он его за пол-литру.
— Не загнал,— терпеливо отвечал Кретов.
— Так загонишь,— мрачно пророчествовала Комендантша.— Или уже загнал, да только не признаешься.
— А вы зайдите ко мне, проверьте,— не раз предлагал ей Кретов.
— И зайду,— грозилась она.— Когда-нибудь зайду. Так что не очень...— что именно «не очень», она не говорила, хотя и без объяснений было ясно, что она советовала ему не очень-то храбриться. И чтоб уж совсем повергнуть Кретова в прах, спрашивала: — А печь-то чем топишь, мазутом? Всегда у тебя белье черное, будто в кочегарке живешь. У, алиментщики проклятые! — добавляла она, уходя с бельем в кладовку.— Мору на вас нет!
Кретов безропотно сносил все эти слова Комендантши, зная, что ее бросили два мужа, те самые «проклятые алиментщики», которые уже и алименты ей не присылают, потому что дочь и сын, оставленные ими, давно выросли, что она воспитывает внучку, у которой отец тоже алиментщик. Кретов даже в душе не злился на нее и, уходя, непременно благодарил ее за доброту;
— Спасибо вам, Анна Валентиновна, за вашу доброту,— говорил он ей па прощанье.— Без вас я совсем пропал бы.
— И пропадешь,— неизменно отвечала она.— Если не женишься, пропадешь.
Кретов слышал, как эти слова она говорила и другим мужчинам, жившим в ее общежитии.
О том, чтобы жениться во второй раз, Кретов и не помышлял. Допускал, что со временем может завести себе женщину, да и то лишь в том случае, если у нее не будет намерений вступить с ним в законный брак. И если она его сама найдет. И если она будет интеллигентной женщиной, не обремененной родительским надзором и семьей.
Впрочем, думал он обо всем этом редко, неохотно и не всерьез. Как о чем-то возможном в будущем, которое невозможно. Он не считал себя уже старым для любви, но знал, что стареет, и что для настоящей любви у него уже не хватит сил. И мужества. И времени. Удручала также необходимость играть в надоевшие любовные игры, которые и в молодости не очень-то увлекали его. Как и другие игры. Он был рабочей лошадью. От природы. Хотя норой, случалось, старался казаться легкомысленным. Надо думать, ради привлекательности. А еще — из солидарности с компанией, в которой оказывался по воле обстоятельств. Так однажды рядом с ним появилась в постели Федра — причина его долгих и мучительных угрызений совести. Слава богу, что теперь все это позади...
Она пришла провожать его па аэродром, и эти проводы были ужасны. Она рыдала, хватала его за руки, чтобы удержан,, а потом выкрикивала ему вслед мольбы и проклятия. Пассажиров было много. Все они это видели и слышали. Думали, наверное, о нем черт знает что. А он чуть не умер от стыда. И, уже сидя в самолете, несколько раз клал под язык валидол, боясь поднять на соседей глаза, готовый, случись такая возможность, выпрыгнуть из самолета на лету... Слава богу, что это не повторится.
И не повторится удар, предательски нанесенный ему Зоей. Говорят, что, если жена ушла к другому, то, значит, и вовсе не любила. Конечно, не любила, если любовь определять высоко, как действие, цель которого лежит не только за пределами любящего человека, но и, кажется, за пределами возможностей человека. Тогда — не любила. Потому что целью ее любви был бы тогда он, Кретов, его благо, его счастье. Его вечное благо и вечное счастье. Он не был целью ее любви. Он был только средством, с помощью которого она добывала свое наслаждение. И как средство для
добывания собственных удовольствий, она, конечно, любила его. Но это была другая любовь. Другая, но все же любовь.
А как любил Зою он? Теперь не знает, а тогда не думал. Хотя следовало бы и думать, и знать.
Но что ж Калашников? Чем Калашников-то оказался для Зои лучше его? Какими дополнительными достоинствами обладает средство-Калашников в сравнении со средством-Кретовым?
Он хорошо изучил профессора Калашникова за то время, когда тот считался другом семьи и чуть ли не каждый день в течение года бывал у них в доме. Общие с Зоей воспоминания о Кубе, веселый нрав, живость ума, легкий взгляд на жизнь, в меру эпикуреец, в меру сибарит, в меру донжуан, обеспеченный, щедрый, даже расточительный, всеобщий любимец, известный ученый, вдовец и лауреат высокой премии за участие в каком-то важном коллективном труде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123