С абрикосовым вареньем.
— Тебе это варенье о чем-нибудь говорит? — спросил Кретова Самохин.
— Говорит. Помнится, в чьем-то доме всегда было это варенье.
— В нашем доме,— сказала Ванда.— Мама очень любила это варенье. Считала, что оно излечивает от всех болезней. Только ни ей оно не помогло, ни моим детям...
— Ванда! — остановил ее Самохин.
— Да, да, я больше не буду об этом,— покорилась Ванда.— Но все так связано, все так переплетено, что о чем бы ни подумала я, мысль обязательно успевает добежать до них,
хочу я этого или не хочу... Но я больше не буду,— пообещала она и улыбнулась. Потом подняла глаза на Кре-това и спросила: — Сколько дней ты пробудешь здесь?
— Нисколько,— ответил Кретов.— Утром я уеду.
— Ты так торопишься? Куда?
— Да все туда же,— неопределенно ответил Кретов.
— Шаль,— сказала Ванда.— Значит, мы не успеем с тобой поговорить. А мне хотелось бы, чтобы ты вспомнил стихи, которые ты мне тогда посвящал.
— Я их не помню.
— Совсем? — удивилась Ванда.
— Совсем.
— А я помню. Но только одно. Самое последнее, которое ты мне передал тогда с Марусей. Неужели не помнишь?
— Я старался все забыть. И стихи тоже,— ответил Кретов.
— Тогда я тебе прочту их. Можно?
— Они твои,— пожал плечами Кретов.
— Значит, можно. Вот эти стихи,— Ванда помолчала, должно быть, стараясь получше вспомнить стихи, вздохнула и прочла, ни на кого не глядя:
Прости нас, первая любовь! Мы так спешили, мы взрослели, Мы испытать тебя хотели И потеряли в сонме слов... Прости нас, первая любовь!
Это все,— добавила она, нарушив общее молчание.— И в этом, кажется, есть правда...
Кретов не знал, что сказать, потому что ему хотелось заплакать. Молчали Самохин и Маруся.
— Это все,— повторила Ванда, медленно поднялась из-за стола и, не оборачиваясь, пошла к двери, из-за которой недавно появилась.
— Пусть,— сказал Самохин, видя, что Маруся намеревается последовать за Вандой.— Так, наверное, даже лучше...
Кретов мысленно согласился с ним: да, так лучше. Остаток вечера Кретов и Самохин провели наедине, в домашнем самохинском кабинете.
— Нужна ли тебе моя помощь? — спросил Самохин, раскурив свою трубку.— Только ты, пожалуйста, не ерепенься,— предупредил он Кретова,— не отвергай мою помощь с порога. Я тебя знаю, ты с детства привык орать: «Я сам! Я сам!». В данном случае от тебя требуется некоторая разумность: ты, мягко говоря, увяз в житейских невзгодах, а я, твой друг, могу тебе помочь, зная, что твое «Я сам! Я сам!»
тебя сейчас не выручит. Словом, подумай немного и ответь. Честное слово, я буду рад тебе помочь.
— Я тоже хочу тебе помочь,— ответил Кретов, рассматривая корешки книг на полках.— Я хочу избавить тебя от необходимости идти ради меня на нарушение каких-то очень важных принципов и, может быть, даже законов... Существуют такие принципы и законы, ты сам знаешь. Ведь у тебя, например, нет собственного дома, который ты мог бы мне сейчас уступить, нет собственного издательства, в котором ты мог бы издать мою книгу, нет собственного фонда, из которого ты мог бы назначить мне стипендию, нет газеты, в которой ты мог бы предложить мне пост редактора, нет журнала... Ничего этого у тебя нет. И очень хорошо, что нет, потому что ничего твоего мне не нужно, а своего я добьюсь и сам, потому что еще, как говорится, не вечер и я чего-нибудь да стою.
— Очень гордый, значит? Закоренелый, значит, ясамо-вец?
— Да, если хочешь. Но и о тебе тоже думаю. И тут нет никакой рисовки, можешь мне поверить. Я человек тертый и хорошо знаю, что бывает, когда большие начальники, испытывая слабость к друзьям, стараются им помочь. Самое фельетонное дело, уверяю тебя. И гнев народный тут оправдан, потому что помощь осуществляется всегда за счет этого самого народа. А такого закона, чтобы район приглашал к себе на жительство писателя, пока нет. Писатель — профессия не районного масштаба. И даже не городского. Область и та чешет себе в затылке, когда к ней просится писатель... Словом, выбрось это из головы.
— Хорошо, выброшу,— согласился Самохин.— Но чем-то я все-таки могу тебе помочь, черт возьми? Могу, например, позвонить этому бурбону Алешке Махову, чтоб он побеспокоился о твоем жилье.
— Можешь, конечно, но Алешка станет думать: хитер этот Самохин, хочет быть добреньким за мой счет. Станет или не станет?
— Станет. Могу в обком позвонить, там у меня есть друзья, они обратят на тебя внимание.
— В обком я могу зайти и сам.
— Опять сам... Ладно, я могу тебе дать взаймы рублей триста-четыреста. До выхода твоей новой книги,— предложил Самохин.
— А если новой книги не будет? И потом я не прошу у тебя взаймы. Зачем же предлагать мне то, чего я не прошу?
— Ну и хрен с тобой! — рассердился Самохин.— Не хо-
чешь — и не надо! Прямо еж какой-то, а не человек: с какой стороны не ткнешься — всюду колючки. Но я вот что сделаю,— обрадовался он какой-то неожиданной мысли.— Я вот что предприму. И тогда ты не отвертишься. Я созову всех наших ребят, которые здесь, наших одноклассников, и мы тебя дружно пропесочим и заставим подумать о себе. А ребята наши стали людьми серьезными. Кроме тебя, конечно. Алешку Махова ты уже видел — директор совхоза. Меня видел. Увидишь и других. Женьку Капустина, например. Он директор одного очень солидного завода. Венька Харитонов — известный в области хирург. Валя Золотухина работает в облисполкоме, ворочает делами целого отдела. А Иван Пащенко — крупный обкомовский работник. Вот их-то я всех и соберу. Найду время. И уж тогда ты пикнуть не посмеешь.
— Ладно,— сказал Кретов, не очень веря в то, что Са-мохипу удастся осуществить его затею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123