Хотел было стащить его на пол, чтобы освободить для себя кровать, но пожалел старого человека: пол был холоден, а печь осталась не протопленной. Пришлось перетащить на кровать и Заплюйсвечкина: не хотелось ложиться спать на пол рядом с ним. Гостям на узкой кровати было тесно, но они этого не чувствовали.
Теперь Кретову оставалось позаботиться о себе. Было еще рано, начало десятого, и он решил растопить печь. Сухие дрова разгорелись быстро — в топке была хорошая тяга, из-за ветра, пришлось даже против обыкновения утопить задвижку, чтоб не шибко выдувало тепло. Засыпав дровяной жар углем, Кретов убрал со стола бутылку, стаканы и остатки закуски, вынес все это в коридорчик, поставил на полку. И тут услышал, что на улице за дверью кричит Ва-сюсик. Кретов впустил его в коридор. Благодарный Васю-сик, почувствовав тепло, потерся о ногу Кретова, затем, став передними ногами па порожек, заглянул в комнату, настороженно прислушиваясь к храпу Петра Самойловича.
— Это не звериный рык,— успокоил его Кретов,— а человеческий храп.
Васюсика такое объяснение вполне устроило. Он вошел в комнату и запрыгнул на кровать, найдя себе место среди ног Петра Самойловича и Заплюйсвечкина.
Кретов, вспомнив рассказ Заплюйсвечкина про котов, произнес, стараясь подражать голосу Кудашихи:
— И где же та чертова колбаса для Васюсика? Васюсик вскочил и заорал совершенно дурным голосом.
Кретов рассмеялся. Принес Васюсику из коридора кусок колбасы, потом ощупал свой распухший нос и снова рассмеялся.
— Ладно,— сказал он себе,— нет никакой трагедии, все в пределах допустимого. И не теряй время, не теряй время.
Кретов поставил на плиту кофейник и сел к столу, решив записать рассказ Заплюйсвечкина про свою несчастную судьбу. Какое-то время его раздражал храп Петра Самойловича, но вскоре он перестал его замечать. И не потому что увлекся работой, а потому что задумался. Думал же он о Заплюйсвечкине-Нечаеве, о том, что он лишь в той мере личность, в какой осмыслил свою судьбу, в какой мере она
запомнилась ему и превратилась в короткий и незатейливый рассказ, что в этом рассказе бедное «Я» несчастного Зап-люйсвечкина, последняя его связь с миром людей. И если он забудет этот рассказ, он забудет самого себя, перестанет быть человеком. А пока он помнит его — он человек и будет думать, страдая, о бессмертии этого своего «Я», страстно желать этого бессмертия и ужасаться от мысли, что бессмертие невозможно.
Печь раскалилась, стало тепло, даже жарко. И хотя Кре-тов выпил кофе, его стало клонить ко сну. Но он все же дописал рассказ Заплюйсвечкина, спрятал исписанные листки бумаги в папку и лишь после этого принялся устраивать себе постель на полу, взяв для этого не только свое пальто, но и пальто своих беспардонных гостей. За этим занятием его и застала Татьяна Васильевна Голубева, председатель рабочкома.
Татьяна Васильевна вошла без стука. Кретов, стоя на коленях, услышал скрип открывающейся двери, оглянулся и увидел ее.
— Здравствуйте,— весело сказала Татьяна Васильевна, помахав рукой в черной замшевой перчатке.— Была в гостях, шла мимо, увидела свет и решила... — тут Татьяна Васильевна увидела спящих на кровати Заплюйсвечкина и Петра Самойловича и, пораженная этим зрелищем, умолкла.
— Такие уж гости,— извинился Кретов, поднимаясь с колен,— уснули...
— Ну, компания! — справившись с собой, язвительно произнесла Татьяна Васильевна.— Ну, картина!... В компании отпетых алкоголиков и сам ползает по полу...
— А вы по делу? — спросил Кретов, поняв, что терять ему больше нечего.
— По делу?! — возмутилась Татьяна Васильевна.— По какому еще делу?! Да к вам надо участкового прислать, чтоб он разобрался в ваших делах! Это же притон алкоголиков!...
От громкого ее крика пробудился на несколько секунд Петр Самойлович, потаращил бессмысленные глаза, приподняв голову, буркнул что-то и снова уронил голову на подушку, причмокивая.
— Пьяны только они,— попытался все же исправить положение Кретов,— и такая погода...
— Перестаньте! — не дала договорить ему Татьяна Васильевна.— Недаром на вас Аверьянов жалобу написал, что вы тут пьяные оргии устраиваете, соблазняете его Татьяну. Я не хотела давать этой жалобе ход, потому что не поверила Аверьянову, а теперь... А Кошелев еще заступался за
вас. Да вас надо гнать из Широкого как пьяницу и тунеядца,— от злости у Татьяны Васильевны дрожали губы.— Он, видите ли, писатель! Ха-ха, писатель!...
— Уходите! — по возможности сдержанно сказал Кретов.— Вы ведете себя неприлично, как базарная баба.
— Я — баба?! Это я-то баба?!
Татьяна Васильевна, должно быть, не ожидала такого выпада со стороны Кретова, совершенно опешила и потеряла голос. Спросила шепотом, задыхаясь от гнева и хватаясь обеими руками за дверную раму:
— Это вы мне сказали?!
Она, наверное, упала бы, если бы Кретов не подхватил ее.
— Не прикасайся! Не прикасайся! — закричала она визгливо.
Кретов понюхал свои ладони — они пахли розой, под-горченной миндалем.
— Чудесные духи,— сказал он, улыбаясь.— Здравствуйте, Татьяна Васильевна.
— Здравствуйте,— ответила она не сразу, приглаживая вздыбившийся мех на воротнике своего пальто.— Здравствуй, здравствуй... Напился — и сразу же обниматься,— гнева в ее голосе уже не было. Была, скорее, растерянность.
— Да не напился я, не напился! Хотите, дохну на вас? — предложил Кретов.
— Дохнешь? Может, и мне на тебя дохнуть?
— Конечно! — засмеялся Кретов.— Давайте подышим друг на друга и успокоимся.
— И успокоимся... Ишь, какой! Сам черт знает что про меня сказал, обозвал базарной бабой, а теперь призывает успокоиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123