— предположил Никифоров, не до конца веря в это свое предположение.
— С чего вы взяли? — прикинулся удивленным Кретов: поступок Странничка он но одобрял, по и выдавать его не хотел. Скажи он сейчас Никифорову о существовании Странничка, к чему бы это привело, к каким бесконечным и неопределенным разговорам и подозрениям, что у него, у Кретова, с головой не все в порядке...
— Так вы ничего не слышали? Про молочное стадо...
— А что, собственно? — продолжал прикидываться
Кретов.
— Да-а! — покачал головой Никифоров.— Видно, я дофилософствовался... А вы не чревовещатель? — спросил он на всякий случай.
— Нет.
Тогда я пойду,— сказал Никифоров, вставая.— Засиделись мы тут... А вы остаетесь, что ли? — спросил он, видя, ЧТО Кретов и не собирается вставать.
— Остаюсь. Хочу посидеть один, подумать, помолчать... Никифоров спустился с кургана и крикнул уже снизу:
— У нас тут тарантулы водятся! Смотрите, чтоб не укусили вас за одно место, а то распухнет, как у мадам Кокой-ло! — захохотал он и пошел прочь, размахивая руками, разговаривая сам с собой.
Солнце уже закатилось за вершины облаков, приткнувшихся к горизонту, травы потемнели и враз задышали ароматной влагой. Но чайки, возращавшиеся из степей к морю, еще светились розово, не торопились: с высоты они еще видели солнце, лежащее па белых облаках. Книга ночи еще не началась.
— Хулиганишь? — спросил Странничка Кретов.
— С тоски,— ответил Странничек.— Ты все время занят романом, в твоих мыслях нет зазора, куда я мог бы втиснуться.— Зашуршала трава, и Странничек, зеленый кукурузный початок с золотистым чубчиком, подошел ближе.
— А другие люди? — спросил Кретов.— Почему не идешь к ним?
— Ты уже спрашивал меня об этом,— ответил Странничек.— И я тебе ответил. Но теперь могу сказать больше: я только твой.
— Что это значит? Почему только мой? И почему теперь?
— Я догадался,—ответил Странничек.— Я или только твой или ничей. Чтобы стать ничьим, я должен улететь. На звезду Забвения. Но мой летательный аппарат разбился. Значит, я не могу улететь, я только твой.
— Покажи мне летательный аппарат,— попросил Кретов.
— Пожалуйста. Он здесь. Посмотри правее и ты увидишь его. Видишь?
— Вижу,— ответил Кретов.— Но я видел его и раньше. Это не летательный аппарат. Это смятый ржавый самовар. Но и па новом самоваре нельзя никуда улететь. Ты смеешься надо мной, Странничек?
— Жаль,— ответил Странничек.— Ты видишь все иначе, чем я. Я знаю почему: ты потерял любовь... Но ты болван. Твое письмо не дошло до Верочки. Оно пришло в отдел писем твоей бывшей газеты. Там прочли его и отнесли редактору. Редактор его тоже прочел и разорвал. Он отпустил тебя — и жалеет теперь об этом. Он не хочет отпускать Верочку.
— Но это ж безнравственно — читать чужие письма!
— Конечно,— согласился Странничек.— Но в отделе писем есть одна женщина...
— Не продолжай,— попросил Кретов.— Я все понял. Но у меня нет домашнего адреса Верочки! — сказал он с отчаянием.
— Есть,— ответил Странничек.— Он записан у тебя на последней страничке паспорта. Ты записал его однажды, когда Верочка пригласила тебя на свой день рождения. Но ИИ тогда не пошел к ней, потому что тебя отправили в командировку. Потом ты все забыл...
— Да,— сказал Кретов.— Да!
Возвратись домой, он взял паспорт и нашел на его последней странице домашний адрес Верочки.
— Спасибо тебе, Странничек,— сказал Кретов,— хотя ты — только плод моего воображения.
Пришла Кудашиха и принесла письмо, которое вручил ей, не найдя Кретова, почтальон Климов. Письмо было от Зои, бывшей жены Кретова. Впрочем, Кретов, взглянув на обратный адрес, не сразу это понял, потому что Зоя подписалась своей новой фамилией: Калашникова.
«Здравствуй, Николай,— прочел Кретов письмо Зои, когда Кудашиха ушла.— Я не собиралась тебе писать, но случайно встретила на улице твою толстозадую Федору и та вдруг призналась мне, что была у тебя, что нашла тебя в ужасном состоянии, в захудалой больнице, что от тебя остались только кожа да кости, что ты дышишь на ладан и т. п. Я не очень-то поверила ей, этой свихнутой на классических трагедиях дуре, но все-таки. Естественно, что мне не хотелось бы, чтобы ты там загнулся, брошенный всеми, без всякого ухода, без копейки денег, что было бы для всех нас вечным укором. Поэтому, пожалуйста, напиши мне, так ли все это и согласишься ли ты принять нашу денежную помощь. Не кочевряжься, хотя это в твоем характере. Я как-то сразу Ее подумала тогда, что тебе будут нужны деньги, и не предложила тебе снять их со сберкнижки. А ты, конечно, играл к благородство.
И еще: до меня тут дошли слухи (уже из других источников), что ты пишешь письма одной девице из вашей кор-рокторской и зовешь ее к себе в жены. Если это правда, то эти чрезвычайно странно: ведь той девице, как я выяснила, только двадцать пять лет, и потому она никем, кроме дурочки, быть не может. Ты что, спятил? Да и твоему сыну уже двадцать восемь! Или ты забыл? Тогда вспомни хотя бы о том, что тебе уже за пятьдесят, старый бабник. Кстати, о сыне: у него все хорошо, будет доктором наук.
Поторопись с ответом, потому что Через месяц я с Калашниковым снова полечу на Кубу. Зоя».
«Ревнует,— подумал Кретов.— И совесть неспокойна». Ругнул Федру за болтливость. Удивился, что слухи о его письмах к Верочке дошли до Зои. Как? Через кого? Сама Верочка рассказала кому-нибудь из своих подружек о письмах или они па самом деле были распечатаны в редакции? Пожалел, что письмо Зои не помогло ему разгадать эту загадку, а вернее, найти ответ на вопрос: получила ли Верочка его письмо с признанием в любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123