Надежда Кондратьевна была женщиной некрасивой. Совсем некрасивой. Бельмо испортило ей один глаз, да и черты лица у нее были грубые, мужские, скучные даже для мужского лица, Надежда Кондратьевна, должно быть, от всего этого страдала, когда была молода, и это страдание, запечатлевшись на ее лице частыми морщинами, лишь усугубило его некрасивость. Впрочем, у нее была семья, муж и дети. Конечно, уже взрослые дети, которые не жили с ней, и старый безрукий муж, инвалид войны, которого Кретов часто видел у магазина в компании подвыпивших мужиков. Звали его Петром, иногда Петром Безруким, когда он не слышал. Надежда же Кондратьевна называла его только по имени-отчеству: Петром Самойловичем.
Пока Кретов делал для себя выписки, в читальном зале появились, но через несколько минут упорхнули две девчушки — приходили, чтобы полистать журнал мод. Вслед за ними заглянул в дверь незнакомый Кретову парень и громко спросил с порога, не входя в читальный зал:
— Новые правила движения есть?
— На руках,— ответила Надежда Кондратьевна.
— У кого? У Жохова, наверное?
— Да, у Жохова. Вчера взял.
— Вот паразит,— раздосадованно сказал парень,— всюду меня обогнал: первым получил квартиру, хотя приехал в совхоз позже меня, первым купил машину и тут, в библиотеке, тоже обскакал. Разве не паразит?
— Зачем же так грубо? — пристыдила парня Надежда Кондратьевна.— Нельзя так.
— А! — махнул рукой парень.— Лучше б завезли в библиотеку необходимое количество книг о правилах движения. Всякой муры горы, а самой нужной книги нет.
— Вот,— рассердилась Надежда Копдратьевна, хотя парень тут же ушел.— Самая нужная книга — о правилах движения! Теперь это самая нужная книга! А остальное — «мура»... И как только язык на такое поворачивается?!... Десятилетку, наверное, закончил, чтоб ему пусто было!..
— Успокойтесь,— сказал Кретов.— Кто не знает правил движения, тот подвергает себя смертельной опасности! Я видел однажды такой плакат. Совершенно справедливый плакат. А чему подвергает себя человек, который, скажем, не прочел Толстого?
— Духовному невежеству,— не задумываясь, ответила Надежда Копдратьевна.
Разговор пришлось прервать, так как пришел Кошелев — секретарь парткома.
— Здравствуйте, Сергей Павлович! — поприветствовала его первой Надежда Копдратьевна.— Давненько вы к нам не заглядывали! Редкий вы наш и дорогой гость...
— Надежда Копдратьевна, да что ж вы такое говорите? — улыбаясь, развел руками Кошелев.— И при ком говорите? — он посмотрел па Кретова.— При писателе! А он потом отразит этот факт в какой-нибудь своей книге. Ведь отразите, Николай Николаевич? — Кошелев подошел к Кретову и пожал ему руку.
— Да уж постараюсь,— ответил Кретов.— Ведь факт-то вопиющий.
— Вопиющий! — согласился Кошелев, перестал улыбаться, сказал: — А я к вам, Николай Николаевич. Хотел застать вас дома, но не вышло. Кудашиха навела на след — и вот я пашел вас здесь.
— Объясните, зачем я вам понадобился.
— Райком проводит завтра совещание пропагандистов района. Приказано привезти вас. И уговорить выступить. Ска-вали: поскольку вы человек новый, то и ваша точка зрения может быть интересной, новой. А это теперь важно, так как
идет интенсивный поиск новых форм и методов пропаганды. Впрочем, не мне вам рассказывать...
— Хорошо,— ответил Кретов.— Пойдет машина?
— Я заеду за вами часиков в семь. Не рано?
— Я просыпаюсь раньше.
— Значит, договорились.
С секретарем парткома Кошелевым Кретов познакомился в доме у Махова еще в те дни, когда писал о Махове очерк для газеты. Ему необходимо было это знакомство с секретарем парткома, и Махов пригласил его к себе на ужин, где и представил его Кретову.
— Мой комиссар,— сказал о Кошелеве Махов.— Знает обо мне больше, чем я сам. И вообще знает больше, хотя и моложе меня. На сколько ты меня моложе, Сергей Павлович?
— На десять лет,— ответил Кошелев.
— Вот, на десять лет. Учитель. Всеми уважаемый человек.
За ужином Кошелев большей частью молчал. Во всяком случае не говорил ни о чем важном, не умничал. И Кретову понравился. Прежде всего Кретову понравилось его лицо: тонкое, чуткое, открытое, спокойные и по-женски красивые карие глаза. Понравился голос, который легко передавал его настроение, руки с длинными пальцами музыканта и даже его привычка прижимать руки ладонь к ладони, словно для молитвы, и так подолгу держать их перед собой. Должно быть, это помогало ему сосредоточиться.
Надежда Копдратьевна, видя, что Кошелев собирается уже уходить, спросила:
— Разве вы, Сергей Павлович, не выберете для себя какую-нибудь книгу?
— Ах, Надежда Копдратьевна,— снова заулыбался Кошелев,— вы опять ставите меня в неловкое положение! Возьму, конечно. И даже знаю какую.
— Интересно, интересно. Какую же? Вот сейчас мы и определим, чем вы, как говорится, дышите. Тут в последние дни все время требуют книгу о правилах движения. Не нужна ли и вам эта книга? Говорят, что самая необходимая книга из всех книг, какие здесь есть...
— Ничего удивительного,— сказал Кошелев.— Мы только что продали нашим рабочим партию «Жигулей». Я же хочу взять у вас Корлисса Ламонта. Видел список книг, которые вы на днях получили. Так что этот Корлисс Ламонт должен у вас быть. А называется его книга,— Кошелев перевел взгляд на Кретова,— «Иллюзия бессмертия».
Копте лев, вероятно, хотел поразить Кретова, ждал, что тот удивится, услышав, как называется книга, но Кретов даже не поднял головы. И лишь потом, когда Когаелев отвернулся и снова заговорил с Надеждой Кондратьевной, заговорщицки подмигнул ей: книга Корлисса Ламонта была уже у него, он даже успел ее прочесть, но возвращать в библиотеку пока не собирался, так как хотел сделать из нее кое-какие выписки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123