И, наверное, стал бы писателем, если бы не женщины, которые занимали в его жизни так много места. Из-за них он метался по стране, хватался черт знает за какие дела, однажды даже подался в золотоискатели и, конечно, безуспешно. В конце концов вернулся в Москву, домой, к матери, устроился в спортивный журнальчик, переругался там со всеми, ушел сторожем на конфетную фабрику, потом грузчиком в хлебный магазин, пытался все
это время что-то писать, но толком ничего не написал, потому что было потеряно время и цель. Впрочем, кое-что ему удалось все-таки напечатать, но эти сочинения уже не были плодом трудолюбия и таланта. Последний раз Кретов видел Федю Кислова минувшим летом.
Все дружно зашумели на Никифорова, поняв, что отвечать на его вопросы Кретову придется довольно долго.
— Сделаем так,— предложил Кретов.— Никифоров сам подготовит реферат по вопросам, которые он сейчас задал мне. И мы послушаем его на следующем занятии.
Предложение Кретова встретило бурное одобрение.
— Нет! — закричал Никифоров.— Нет! В таком случае я покидаю занятие, потому что не удовлетворен. Или отвечайте, Николай Николаевич,— заявил он Кретову,— или я сейчас хлопну дверью!
— Хлопайте дверью, Никифоров,— ответил Кретов. Никифоров вышел и так хлопнул дверью, что из открывшейся оконной форточки вылетело и разбилось о пол стекло.
Никифоров догнал Кретова, когда тот остановился под фонарем у столба, чтобы завязать развязавшийся у ботинка шнурок.
— Это я, Николай Николаевич,— сказал он, выходя из тьмы на свет.— Не пугайтесь, пожалуйста.
— Ладно, не буду,— ответил Кретов.— Кстати, я уже давно заметил, что это вы, Никифоров, идете следом за мной.
— Почему же не подождали?
— Так это я нужен вам для чего-то, а не вы мне.
— А я вам, значит, совсем не нужен?! — сразу же завелся Никифоров.— Вам на меня наплевать с высокой колокольни?! На все мои мысли и на все мои чувства?!
— Не наплевать, Никифоров, не наплевать,— попытался унять его Кретов.— Не надо так волноваться. Поверьте, я отношусь к вам очень хорошо.
— Хорошо?! А кто выставил меня за дверь на радость всем моим врагам? Кто стал на сторону жирного Банникова, который обозвал меня мышью? И почему вы не пожелали отвечать на мои вопросы? Я знаю, почему! Потому что это именно мои вопросы, а не какого-то там жирного Банникова! Вы игнорируете меня как личность!
— Не игнорирую. Я отвечу вам на ваши вопросы, но только в нескольких словах, если вас это устроит. Поймите, отец приехал, ждет меня, давно не виделись...
— А и все! — сказал Никифоров, выставив вперед ладони.— Все! Я вас не задерживаю. А реферат я напишу.
И всем вам дам по мозгам! А то познакомили бы меня с вашим отцом,— вдруг попросил он.— Охота поглядеть, какой у вас отец, просто поговорить с новым человеком... Пригласите меня в гости, Николай Николаевич. Или не хотите связываться, или я вам уже осточертел? Вы прямо ответьте, без обиняков!
— Милости прошу,— ответил Кретов.— Составите нам компанию.
Кретов представил Никифорова отцу, разделся. Предложил раздеться гостю.
— Это правильно,— сказал Никифоров.— Тут у вас надо уменьшаться до минимального объема — теснота исключительная.
— В тесноте, да не в обиде,— заметил ему на это отец.
— Не скажите, не скажите,— пустился сразу же в спор Никифоров.— В наше время жить в такой тесноте обидно. Как, скажем, живет главбух Банников? У него четыре комнаты. На троих. А наш завмаг? У завмага два дома на участке. Один дом построил для себя, другой — для дочери. А дочь плюнула на пего и укатила жить в город. Теперь завмаг живет сразу в двух домах, в одном правый бок чешет, в другом — левый. Я не говорю уже о директоре, потому что ему положено, дом казенный, но ведь и у него пять комнат, две маленькие, конечно, вроде вашей, но в них водяное отопление, высокий потолок и окна нормальные...
— К тебе хозяйка приходила,— сказал Кретову отец, прервав Никифорова.— У нее какой-то человек тебя дожидается.
— Какой? — не сразу спросил Кретов и совсем осторожно: — Женщина? — прежде чем произнести слово «женщина», Кретов успел подумать о трех женщинах: о Федре, о Зое и еще об одной, которой с месяц назад, сам не зная зачем, написал короткое и, как он теперь думал, очень глупое письмо. Эту, третью женщину, звали Верой, как ту девочку, которую он любил в пятом классе. Он поздравил ее с днем рождения, с двадцатипятилетием, и пожелал ей хорошего жениха, вспомнив о том, как Вера, корректор газеты, в редакции которой он еще недавно работал, однажды сказала ему:
— Если бы вы, Николай Николаевич, были женихом, я пошла бы за вас.
Это было год назад, когда в корректорской отмечали двадцатичетырехлетие Веры.
— Почему ты решил, что женщина? — удивился его вопросу отец.— Если бы была женщина, я так и сказал бы:
женщина. Человек тебя дожидается, мужик какой-то, из местных.
— Да Аверьянов, Аверьянов! — сказал Кретову Никифоров.— Дурью мается, побеседовать с вами желает. А вы не очень-то слушайте его. Скажите, пусть женится на Татьяне —и делу конец. Что ж тут рассуждать? И сразу же возвращайтесь. Верно, старик? — последние его слова уже относились к отцу Кретова.
Кудашиха с внучкой Оленькой смотрели телевизор, а Аверьянов сидел на кухне, пил водку и курил.
— Садись, писатель,— сказал он Кретову,— и выпей со мной.
— Нет,— ответил Кретов,— это не занятие.
— А что ж. по-твоему, занятие? С бабой спать — занятие? — Аверьянов был мрачен и с трудом ворочал языком.
— И это не занятие. У человека по-настоящему есть лишь одно занятие — душу свою пестовать, делать ее красивой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123