Замок на времянку надо повесить или врезать в дверь,— уходя, сказал он Кретову.—И чтоб завтра же. А то эта Савонарола может снова наведаться,— подмигнул он и спросил:—А кто эта Савонарола?
— Был когда-то такой монах во Флоренции, в Италии,— ответил Кретов.— Он на площади произведения искусства сжигал. Савонаролой его звали.
— Ага, ясно. А я почему-то подумал, что это такая порода свиней. Очень даже свинское имя. Вот заведу скоро поросюшку, обязательно назову ее Савонаролой.
Побеленные Кудашихой степы времянки успели к вечеру высохнуть. Пол помыл сам Кретов. Старый матрац и подушку отнес в степь, плеснул на них керосину из банки и поджег. Новая постель, подаренная Кудашихой, была и мягче, и теплее. Для окончательной просушки времянки и для возвращения ей жилого духа протопил печь, сварил на плите кофе — банку с кофе Лазарев не унес, оставил в кладовке,— и сжег несколько лучин. Разбитое окно заделал куском фанеры. И умаялся так, что повалился на постель как убитый: сказалась перенесенная болезнь.
— Хорошо, что ты вернулся,— прошептал Странничек, Зовутка-Забудка, зеленый человечек из пещеры.— Мне без тебя было так скучно, что я хотел снова присущее т-виться к корове.
— К какой корове? — спросил Кретов.
— К большой красной корове, которую зовут Майкой.
— И почему же не п р и с у щ е с т в и л с я?
— Побоялся, что снова придется вышелушиваться. А это очень трудно, для этого нужно несколько дней. В по-
следнии раз я едва успел вышелушиться из коровы Шурки. Она сломала ногу, и хозяева решили ее зарезать. Уже на следующий день после того, как она сломала ногу. У меня оставалась одна ночь. Я вышелушился хромым и долго потом болел. И вообще коровы мало живут. А я бессмертный.
— Дольше всех на земле живут вороны,— сказал Кретов.
— Это не так. Дольше всех живут черепахи. Но они все время попадают под колеса. Теперь на земле много колес.
— Тогда присуществись к человеку,— посоветовал Кретов.
— Нельзя,— ответил Странничек.
— Почему?
— Нельзя сделать это помимо его воли. А все люди пугаются меня. Кроме тебя.
— Тогда присуществись ко мне,—предложил Кретов.
— Невозможно,—вздохнул Странничек.—Ты сам п р и-существил к себе столько людей, что в тебе для меня нет места. Было, правда, одно, но его заняла Верочка.
— Верочка?
— Верочка. Твоя невеста. Которой ты собираешься написать письмо. Верочка... Верочка... Верочка...
Кретов открыл глаза. Рядом с ним на кровати лежал Васюсик и блаженно мурлыкал.
— А, старый бродяга, явился?— Кретов похлопал Васю-сика по спине. Васюсик потянулся всем телом и повернулся кверху брюхом.
Кретов встал, подошел к столу и вложил в машинку лист бумаги. Затем налил чашку кофе и сел к машинке. Решение написать письмо Верочке было окончательным. Он отпил глоток кофе и застучал по клавишам.
«Верочка! — написал он.— Приезжайте ко мне. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой...»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
До деревни, в которой жил его отец, Кретову пришлось добираться, как говорят в тех местах, на двух видах транспорта: на автобусе и на «своих двоих». На автобусе — до райцентра, и на «своих двоих» — от райцентра до деревни. Можно было бы, конечно, доехать до деревни и на автобусе, но он ходил туда только два раза в день — рано утром и поздно вечером, а Кретов добрался до райцентра к двум
часам дня. Слоняться по райцентру до восьми вечера в ожидании автобуса ему не хотелось. Да и дорогу до деревни он знал хорошо. Можно сказать, сам протоптал ее, когда в далекие годы постигал науки в районной средней школе.
Денек был золотой, когда все от земли тянется вверх, к солнцу: и дым, и пар, и стебли, и птицы, и сами люди поднимают глаза к небу, вздыхают вольно и сладко и высоко-высоко возносятся над грешной землей на своих надеждах и мечтах. Такой был славный денек. Небо от жаворонков так и звенело, так и пело, будто это звенели и пели молодые и упругие солнечные лучи, натянутые между землей и небесной высью. Зеленые нивы дышали прозрачным паром. Горизонт во все стороны был ослепителен, играл на волнах марева солнечными бликами. Суслики на придорожных кочках стояли столбиками, насмешливо посвистывали, ничего и никого не боялись: ни проносящихся по шоссейке машин, ни самолета, который опылял дальние поля и разворачивался над дорогой, ни Кретова, который передразнивал их, швырял в них камешки. От земли шел: ласковый жар, а с неба время от времени еще падал невидимыми каплями холод, видно, там таяли свои, небесные, сосульки, и холодил голову и плечи.
Кретов мог бы, наверное, остановить попутную машину, но не хотел, не поднималась рука, не хватало расчетливого духа. Он был добр, он был чист. Ему верилось во все доброе и чистое. Остановив же попутку, ому пришлось бы договариваться с водителем о «рублевках» или даже о «троячке», а это всегда, как говорят в тех же краях, противно и тошно. И потому он не «голосовал» попуткам, шел себе и шел, слушая жаворонков, дразня сусликов, щурясь от весеннего ослепительного света. И через два часа был в родной деревне. У калитки отцовского двора остановился, не сразу решился войти. Надо было перестроиться, приготовиться к встрече с больным отцом и с мачехой, от одного воспоминания о которой его начинало трясти. Наконец он собрался с духом и вошел во двор. Во дворе никого не было. Пес Валет запрыгал на цепи, завертел радостно хвостом — признал Кретова, не успел забыть. С половичка у двери поднялся и пошел навстречу Кретову котенок желтоглазый, стал тереться о его ногу. С голой еще ветки акации, касавшейся почти его лица, на Кретова храбро смотрел воробей, держа в клюве пучок соломинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123