«Вот так и умру в чужом сарае,— подумал он.— Какая тоска!..» Кретов прилег на верстак, расслабился, пытаясь сделать глубокий спасительный вдох. Вбирал в себя воздух медленно, по капельке, чтобы незаметно, как бы на цыпочках обойти боль. Раньше ему это удавалось. Но на этот раз боль никак не унималась, не давала сделать полный вдох. Кретов понял, что без лекарства ему не обойтись. Он осторожно слез с верстака и, сильно сутулясь, медленным и мелким шагом двинулся к двери. А за дверью бесновался ветер.
Она отпустила его у порога времянки, вдруг исчезла, словно ее и не было. И если бы не слабость, не испарина, которой он весь покрылся, можно было бы сразу и забыть о ней. Кретов лег на кровать, закрыл глаза. Попытался думать о чем-нибудь приятном, но слова Татьяны не шли из головы: «Хоть к черту на рога... Хоть к черту на рога...» Ему вспомнился ленинградский Казанский собор и картина, которую он видел там в годы студенческой молодости: сидит среди языков пламени огромный черт и держит на коленях маленького человечка, Льва Толстого, преданного анафеме вероотступника.
С этими мыслями он уснул и забрел в мир странных образов, в мир алогичный, бессвязный — на свалку случайностей, ошибок, отбросов реального опыта, где слова и действия чередуются произвольно и означают совсем не то, что они означают в действительности, в мире логики и причинных связей. И все же означают: он пил воду, высасывая ее из каменной стены, и это означало, что в суде слушается его дело о разводе; потом он силился выдернуть из половицы гвоздь, но это означало, что Аверьянов ведет его на веревке, как телка, на заседание профкома, а профкомом был ста-
рый чайник, который валялся на пустыре за совхозными мехмастерскими, где должна была состояться некая битва; и вот эта битва началась — Кретов все прыгал и прыгал на одном месте, пока не провалился под землю, в погреб, вырытый под времянкой, где его ждали две жабки, одна из которых была Федрой, а другая — Татьяной Васильевной. Татьяна Васильевна сказала: «Теперь, Кретов, вы должны отдать Аверьянову свой позвоночник». Кретов оглянулся и увидел, что его позвоночник стоит в углу — большая штыковая лопата. Он взял лопату и проткнул ею потолок, от-куда полилась ему на голову холодная вода. И это означало, что суд вынес решение о разводе. Кретов подставил под струю воды старый чайник и, когда он наполнился, отправился с ним на заседание профкома — к высокому холму, на котором сидел огромный Аверьянов...
Его разбудил почтальон — веселый хромой старик, который разъезжал по селу в любую погоду на велосипеде: и в дождь, и в снег, и в холод, и в жару. Когда лил дождь, он бросал велосипед на асфальтированной части улицы против дома, куда ему надо было занести почту, и дальше шлепал по грязи. Снег для него совсем не был помехой. Сильный ветер, конечно, мешал ему ездить, но лишь в одном направлении — против ветра, зато за ветром почтальон мог мчаться, не крутя педали. Велосипед был у него старый, обшарпанный, без крыльев, с вихляющим задним колесом, но безотказный и надежный — Кретов ни разу не видел, чтобы старик Климов когда-либо чинил его или передвигался без него. Вот и теперь он, невзирая на ветер, который валил с ног, явился со своим велосипедом. Прислонил его к стене времянки, вошел в коридор и, весело подмигивая Кре-тову, принялся рыться в своей сумке.
— Письмецо есть,— сказал он,— сейчас найдем, если только ветром не выдуло. В казенном конверте, деловое, стало быть. Деловым людям и деловые письма приходят. А бездельникам — записочки от дамочек, потому что у бездельников всегда есть время на дамочек.
«Старик Климов потому так долго ищет письмо,— подумал Кретов,— что хочет со мной поболтать».
— И где ж это оно? — удивлялся Климов, продолжая копаться в сумке.— Ведь было же здесь, очень заметное, большой такой конверт... А от кого вы ждете деловое письмо? — спросил он.— Из какого-такого издательства? Неужели книгу для этого издательства написали? И о чем же эта книга?
— Пишу,— ответил Кретов, окончательно убедившись в
том, что Климов не находит его письмо умышленно.— О деревне.
— И про нас там будет? Про меня, может быть? Или только про директора?
— Только про директора,— сказал Кретов, чтобы не усложнять разговор.
— А мы, значит, не удостоимся? — Климов перестал искать письмо и сердито уставился на Кретова.— Мы, значит, слишком мелкая сошка, мелко пашем, мелко сеем? Ай-яй-яй, ай-яй-яй! — покачал он укоризненно головой и спросил: — Кипяточку не найдется? Озяб на этом проклятом ветру. Кипяточку бы.
— Нет, но могу согреть. На керогазе, потому что печь еще не затопил.
— На керогазе что ни согреешь, все керосином воняет,— сказал почтальон Климов.— Но куда от этого денешься? Прогресс он и есть прогресс, научно-техническая революция, НТР,— произнес он не без хвастовства.— Эпоха такая. Ладно, грей на керогазе, я согласен.
Кретов пригласил Климова в комнату, предложил табурет.
— И печь заодно затопи,— посоветовал Климов Крето-ву,— пора уже, вечереет, как раз к ночи и нагреется, а то у тебя тут, видишь ли, холодно, тараканы передохнут, а то еще хуже — простудятся, кашлять станут.
— Тараканы?
— Тараканы,— засмеялся Климов.
Кретов поставил на керогаз чайник, принялся возиться с печью: выгреб золу, потом наколол щепы, сложил ее в печь и, плеснув на нее керосином из банки, поджег.
— Все, значит, сам? — спросил Климов сочувственно.
— Сам,— ответил Кретов.— С детства к этому приучен.
— Что приучен, это хорошо,— похвалил его Климов.— К чему приучишься, тем не измучишься. Но каково отвыкать от удобств семейной жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123