— Про кота своего расскажи. Как твоя жена к нему обращается. Про кота забыл.
— Про кота? — поднял голову Заплюйсвечкин.— Про кота, пожалуйста. Нюся, это жена моя, называет нашего кота Заплюйчиком,— он проглотил слезы и продолжал: — Рыжий кот, облезлый. Так она говорит ему, когда зовет есть: «Заплюйчик, Заплюйчик! Что хочет наш Заплюйчик? Он хочет молочка? От бешеной коровки?» И если я дома, смотрит на меня, потому что это я пью молочко от бешеной коровки. Так она мне напоминает, что я алкоголик... — Заплюйсвечкин снова заплакал.
— Теперь все,— сказал про него Петр Самойлович.— Теперь он больше ничего не расскажет. Это все. Тут он выключается,— Петр Самойлович вздохнул и взял в руку бутылку.— Допьем?
— Мне не надо,— ответил Кретов, накрыв рукой свой стакан.— Не идет.
— Так ты ж ничего не пил, писатель. Думаешь, я не видел? Больной или брезгуешь? Зачем тогда соглашался быть третьим? — Петр Самойлович разлил остатки водки себе и Заплюйсвечкину.— Или хитрый очень, а? Хитрых мы не
уважаем, очень не уважаем. И больше к тебе не придем, нет... Да и живешь ты хреново, без всякого удобства. Бедных мы тоже не уважаем. Верно я говорю, Заплюйсвечкин?
— Не уважаем,— отозвался Заплюйсвечкин, беря свой стакан и чокаясь с Петром Самойловичем.— Нне-е...
— Это почему же? — спросил Кретов.
Ответил Петр Самойлович, потому что Заплюйсвечкин, выпив, снова уронил голову на стол и залился слезами, произнося что-то невнятное.
— Потому не уважаем,— сказал Петр Самойлович, достав из нагрудного кармана пиджака щербатую синию расческу,— потому не уважаем, что бедность,— он сильно дунул на расческу, поднеся ее к губам,— что бедность в наше время бывает из-за трех пороков.
О трех пороках, следствием которых является бедность, Кретов узнал лишь после того, как Петр Самойлович причесал свой седой и жесткий чуб, вырывая волосы и выламывая новые зубья из расчески. При этом Петр Самойлович морщился от боли, бранился и проклинал легкую промышленность, которая не может выпустить расчески из дюрали, какие были сразу после войны. Морщился же Петр Самойлович необыкновенно — так, что на его лице совсем не оставалось гладкого места и только нос не морщился, торчал, словно картошка из пахоты. Морщась, Петр Самойлович закрывал глаза, а потом открывал их и, казалось, очень удивлялся тому, что видит перед собой, таращился на Кретова, словно бы не узнавая его.
— Да я это, я,— сказал Кретов, когда Петр Самойлович принялся таращиться на него в третий или четвертый раз.
— А кто ты? — спросил Петр Самойлович.— Бездельник, дурак или алкоголик?
Кретов хотел было уже обидеться на Петра Самойлови-ча, но оказалось, что Петр Самойлович лишь продолжает свою мысль о трех пороках.
— Бедным в наше время может быть только дурак, бездельник или алкоголик,— заявил он, прекратив, наконец, бороться со своим чубом.— Вот я и спрашиваю: а ты кто? Говорят, правда, что у тебя на сберкнижке есть двадцать тысяч. Но я не верю. Значит, что? Что получается? Что ты — один из трех: или бездельник, или алкоголик, или дурак. И потому мы тебя не уважаем. Никто тебя в нашей деревне не уважает. И всем ты до лампочки!...
— Зачем же вы пришли ко мне?
— А зачем ты нас позвал?
— Я позвал вас как хороших людей, а вы оскорбляете меня в моем же доме.
— Это не твой дом. Не сегодня, так завтра Аверьянов тебя отсюда вытурит. Как только поправится. И вытурит!
— Разве Аверьянов болен? — спросил Кретов.
— Очень. Участковый его простудил, когда вез на мотоцикле в милицию. Совсем простудил. И за это участковому здорово влетит. Участкового мы тоже сильно не уважаем.
— Это понятно,— сказал Кретов, не подозревая, какое последствие будут иметь эти его два слова.
— Что тебе понятно? — спросил Петр Самойлович, встрепенувшись, будто его ударил кто-то.— Что? Тебе? Понятно? Что ты хочешь этим сказать?
— Тише, тише,— попросил Кретов, вставая.— Ничего я не хотел сказать.
— Врешь! — Петр Самойлович тоже встал.— Ты хотел сказать, что участкового мы не уважаем, потому что пьяницы.
— Может быть, и так,— разозлился Кретов.— И вообще вам пора убираться отсюда. Катитесь! Надоели!
— Так,— сказал Петр Самойлович, покачиваясь.— Значит, будем тебя бить.
— Да! — повернулся на табуретке Заплюйсвечкин.— Бить!.. — и упал с табуретки. Петр Самойлович попытался поднять его, но тоже упал.
— Ложись рядом,— потребовал Заплюйсвечкин.— Тут место есть. Не дави на меня.
Кретов поднял Петра Самойловича, но тот вместо благодарности ударил его кулаком в лицо. У Кретова из носа потекла кровь.
— Получил? — спросил Петр Самойлович очень довольный собой.— Еще получишь. У нас это запросто: заслужил — получай...
Кретов вышел в коридор, смочил холодной водой носовой платок, прижал к носу, запрокинув голову, и стоял так, пока не унял кровь. Ругал себя за то, что пригласил пьяниц, думал, что предпринять, как поступить с ними. Следовало бы, конечно, вышвырнуть их за порог вместе с их одеждой — они вполне заслуживали этого. Но за дверью гудел ледяня-щий ветер и стояла черная ночь. Кретов сомневался, что они сумеют добраться домой, что не свалятся где-нибудь под оградой и не замерзнут. Оставалось второе — развести их по домам. Где жил Петр Самойлович, Кретов знал. Где дом Заплюйсвечкина, предстояло спросить у Петра Самойловича.
Именно с этим решением Кретов вернулся в комнату. И понял, что уже и это решение — не решение, потому что Петр Самойлович уже лежал на его кровати и храпел. Спал мертвецким сном на полу у стола и Заплюйсвечкин.
Кретов попытался было растолкать Петра Самойловича, но вскоре убедился, что это напрасный труд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123