— спросил Кретов.
— Жизнь научила,— склонил невинно голову к плечу Николай Николаевич.— Жизнь — первый учитель.
— Значит, не первый раз скупаете ворованное? Николай Николаевич закрыл лицо руками и потрясенно
прошептал:
— А это уже оскорбление... Это уже оскорбление...
Не дожидаясь конца сцены, Кретов вышел из магазина.
Часть рукописи, перепечатанной в трех экземплярах, Кретов еще в начале прошлого месяца отправил в издатель-ство. Себе оставил только экземпляр, написанный от руки.
В единственном рукописном экземпляре были и новые главы романа, которые он до болезни не успел перепечатать. Теперь у него ничего от рукописи не осталось: Лазарев сжег ее в печке. Вместе с книгами, которые у него были, и собственными, и библиотечными. И вместе с чистой бумагой. Злобствовал. Исчеркал непристойными словами стены времянки, пользуясь головешкой. Помочился па матрац и на подушку, которые тоже были совхозными. Об этом рассказала Кретову Кудашиха. И, уже уходя, выбил камнем стекло в окне. Камень этот валялся посреди комнаты.
— Пьяный он был, что ли? — спросил у Кудашихи Кретов.
— Может, и пьяный. Не видели мы его — были с Танькой в гостях у Ваньки Аверьянова, у Танькиного хахаля. И как вернулись, ничего не заметили. Только уже утром я увидела, что окно разбито. Потом уже все остальное. И чуть не померла: это ж такое горе для вас. Попова позвали, он акт написал. Собирался сразу же ехать к вам в больницу, но мы его с Танькой отговорили, чтоб зря не расстраивал вас. Так что сходите теперь к Попову,— посоветовала Кудашиха,— ему надо записать, какие вещи у вас пропали.
— А что у Татьяны с Иваном Аверьяновым? Все наладилось? — спросил Кретов.
— Живуть,— ответила Кудашиха.— Танька к ему переехала. Уже шестой день живуть,
— Где же мне теперь жить?
— Так тут и оставайтесь. Я сейчас забелю весь этот срам, дам вам перину и простыни. И ничего,— успокоила Кретова Кудашиха,— было бы здоровье, а все остальное куда ушло, оттуда и вернется.
Кудашиха принялась за побелку, а Кретов отправился к участковому Попову. Нашел его в огороде. Попов, как и комендантша, сажал картошку. Работал вместе с женой. Копал лунки, а жена бросала в них картошку и засыпала землей, сталкивая ее в лунки ногами и слегка притаптывая, По этому случаю на ногах у нее были тяжелые мужнины сапоги.
— Счас,— сказал Попов, когда Кретов с ним поздоровался.— Как раз и пообедаем. Верно, жена?
— А давайте я вам помогу,— предложил Кретов жене Попова.— Я умею.
— Ботинки запачкаете.
— Не смолой же запачкаю — помою.
— Тогда помогайте. Берите вон то ведро, картошка в
мешке. А то этот черт,— сказала она о муже,— меня уже совсем загонял. У самого н капли пота на лбу нет, у бугая, а у меня уже ноги подкашиваются.
— Я вижу, что и помощник твой не дюжее тебя: на сквозь светится,— посмеиваясь, заметил Попов.— Видать, в больнице хреновые харчи?
— Харчи нормальные, едоки плохие,— ответил Кретов.
— Мой батя рассказывал, как один здешний кулак сезонников набирал. Поставит перед ними по миске картошки с салом, сам сядет рядом и наблюдает, кто как ест,— принялся рассказывать Попов, не прерывая работы.— Кто съедал свою картошку быстро, тех брал на работу, а остальных выпроваживал, потому как считал: кто как ест, тот так и работает.
На обед у Поповых был борщ со щавелем и курица с картошкой. Кретов наелся до отупения, до сонного затмения в глазах. Не потому, что сам набросился на свежую еду, а потому, что хозяйка так уж старалась, так уж уговаривала его есть, что съел он против обыкновения раза в два больше, чтоб только не обижать хозяйку.
— В дверь не выйду,— говорил он к вящей радости хозяйки, чувствуя, как разнесло ему живот.— Ремень вот-вот лопнет, осрамлюсь.
Попов же съел раза в три больше, чем он, и ничего: не вздыхал, не пыхтел, не вздремывал. Глядел на Кретова бодро, трубно смеялся над его шутками-прибаутками. Потом сказал, поднявшись из-за стола, став на ноги, под которыми дощатый пол так и крякнул:
— А теперь за дело.
Дело же было не ахти какое: за полчаса Попов записал все, что Лазарев утащил из времянки, записал с приметами, проставив количество пропавших вещей и цифрами, и прописью, как и положено в милицейском акте.
— А машинку никак нельзя у завмага отнять? — спросил Кретов.— Мне она очень нужна.
— Счас отнимем,— сказал без тени колебания Попов.— Счас пойдем и отнимем. Сам отниму. А ты пойдешь домой, там меня подождешь. Иначе этот завмаг тебе нужные продукты отпускать не станет. Знаю я его! «Этого не имеется, этого тоже не имеется»,— а в кладовке или под прилавком все имеется. Да только не для всех. Так что подождешь меня дома. Потружусь ради советского искусства,— засмеялся Попов,— сам машинку тебе доставлю.
По дороге домой Кретов зашел в библиотеку, к Надежде Кондратьевне, и выпросил у нее пачку бумаги. Рассказал,
конечно, ей про сожженные Лазаревым книги, попечалился вместе с ней, пообещал вернуть их стоимость.
— Савонарола,— сказала про Лазарева Надежда Конд-ратьевна.
Попов с машинкой пришел только иод вечер.
— Длинный был разговор с завмагом,— объяснил он Кретову свою задержку,— мозги ему вправлял. Но они у него, как тот мяч, который заталкиваешь в воду: пока дер-жишь рукой — в воде, как только отпустишь — выскакивает, как черт из печи. Ваша? — спросил он про машинку.— Ошибки нет?
— Моя.
— Хорошо. А то я у одного чудака мотоцикл отнял, думал, что угнанный, пригнал его к тому чудаку, у которого мотоцикл угнали, а мотоцикл оказался не его. История была! — мотнул головой Попов.— Объяснений начальству написал не меньше килограмма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123