— Так за чем же дело стало? Случай удобный.
— Случай удобный,— согласился Лазарев.— Даже очень удобный. И способ есть надежный. Бескровный, так сказать. Вы засыпаете, я подбрасываю в печь угля, закрываю печную задвижку и смываюсь. А вас утром найдут мертвень-ким, угоревшим. И вся история. Философия сатанизма торжествует.
— Зачем же вы выдали мне свой такой блестящий план?
— А чтоб помучить вас,— ответил Лазарев.— Это тоже входит в философию сатанизма.
— Но ведь его не удастся теперь осуществить.
— Почему же не удастся? Удастся,— усмехнулся Лазарев.— Я вам выдал мой план убийства. Вам теперь кажется, что я его не стану осуществлять, вы спокойно уснете, а я возьму и осуществлю его. Вы теперь скажете, что я снова выдал себя. Правильно. Выдал. Теперь вы не будете
спать, будете следить за мной всю ночь, а я приду в другую ночь, буду каяться, чтобы усыпить вашу бдительность, а потом все-таки прикончу вас.
— Все, что вы говорите, гнусно, Лазарев.
— Конечно, гнусно. Но такого рода гнусность является также частью философии сатанизма.
— И где вы нахватались этой философии, если не секрет? — спросил Кретов, принимая все разглагольствования Лазарева за пошлую рисовку.
— Да все там же, куда вы меня запихнули. Был там у нас один мудрец, философ, чуть ли не кандидат философских наук, угодил в тюрягу по очень грязному делу. Так он нас просветил, что можно построить философию на принципах сатаны: убий, прелюбодействуй, презирай ближнего своего, лжесвидетельствуй, воруй, заливай мир кровью, наслаждайся и никого не бойся, ничего не бойся, ни кары господней, потому что бога нет, его придумал сатана для дураков и недоносков, ни кары людской, потому что люди для сатаны — только навоз, на котором произрастают прекрасные черные цветы сатаны, то есть мы, исповедующие философию сатаны.
— Эк куда вас занесло! В старое дерьмовое болото. Ведь это философия не сверхчеловоков, а недочеловеков, зверей в человеческом образе. Все это уже было.
— Знаю,— Лазарев бросил окурок в печь.— Было и будет. Зло тоже вечно, как распад, разрушение, энтропия, смерть. Почему нельзя служить злу? В чем тут преступление?
— А в том, Лазарев, преступление, что разрушению, распаду и смерти намеревается служить человек — воплощение организации, энергии, разума, жизни. Служение злу, стало быть, является предательством собственной человеческой сущности. А предательство — самое гнусное из преступлений. Разве не так?
— Да,— тяжело вздохнул Лазарев.— Может быть. Очень может быть.— Он закрыл печную дверку и перебрался на раскладушку.
Несколько минут лежали молча. Кретов подумал было уже, что разговор окончен, что можно будет уснуть, но тут его снова стал донимать кашель. Пришлось встать, выпить чаю.
— Можно, конечно, и от простуды умереть,— сказал Лазарев, когда Кретов снова лег.— Но вас такая смерть, конечно же, не устраивает? И умереть от угарного газа вам тоже не хочется, так?
— Вообще не хочется,— ответил Кретов, досадуя на то, что разговор возобновился.
— А если надо?
— Кому надо?
— Ну, не вечно же жить, не бессмертный же вы... Какая смерть вас устроила бы?
— О моей смерти позаботится провидение,— попробовал отшутиться Кретов.— Я родился под знаком Стрельца и, стало быть, не умру своей смертью, не в постели, не в больнице, а с оружием в руках, как и подобает Стрельцу...
— Я так и думал: красной смерти хотите, чтоб в бою за святую Русь или даже ради спасения всего человечества. Так?
— А вам это не нравится? Вы все еще хотите, чтобы я подох в этой времянке от угарного газа?
— Не в моих желаниях дело,— ответил Лазарев.— Я просто хотел узнать, насколько высоко ваше самомнение, насколько вы хотите быть избранником судьбы, счастливым даже в смерти. Таким образом, вы должны исповедовать философию избранничества для немногих, философию героев, гениев, вождей. Народ в этой философии тоже занимает не очень высокое место — место восторженных баранов, которых осчастливил избранник судьбы. Разве не так? Вы, конечно, скажете, что не так. Но посмотрите на свою жизнь: ведь вы всю жизнь карабкались вверх, удалялись от народа, не остались ведь на своей земле, а побежали в университет, к высшему образованию, профессию избрали редкую, чтоб не как все, а потом и вовсе подались в писатели, чтоб быть учителем народа, судить всех от имени своего недосягаемого Я. Короче: как бы ни выглядела ваша философия на словах, на деле она — философия избранничества. А то, что вы теперь здесь, в этой времянке, в этой богом забытой деревне — всего лишь каприз, игра в падение, ради острых ощущений... И еще одна очень интересная мысль, которая тоже, конечно, вам не понравится: если бога, то есть добро, придумал для дураков сатана, чтобы они умилялись всяким там совершенствам, распевали свои дурацкие гимны и не мешали сатане вершить свое дело, то вы, уважаемый Николай Николаевич,— всего лишь сочинитель этих дурацких гимнов и объективно тоже служите сатане. Как?
— Хитро,— ответил Кретов, борясь с вновь подступившим кашлем.— Только все это — словоблудие, Лазарев. Вы прекрасно знаете, что нет ни бога, ни сатаны, что нет ни добра, ни зла, как неких отвлеченных, потусторонних, миро-
вых сил. Добрыми или злыми могут быть только человеческие дела, заметьте — дела, то есть даже не весь человек, хотя и такое случается. Добрые дела служат на пользу людям, а злые — им во вред, в том числе и тем, кто эти злые дела совершает. Разумеется, всякое дело можно возвести в принцип и служить этому принципу, поклоняться ему, быть его рабом, быть его носителем — это как кому угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123