Надо учить не счастью, а справедливости, потому что справедливость не делает других людей несчастными. Справедливый человек лучше счастливого, потому что счастливым может быть и подлец.
— Замечательно! — искренне сказал Федя.— Счастливый подлец. Счастливый подлец — это человек, который счастлив за счет другого. Тема для песни! Попробую сегодня же сочинить...
— Кто-то идет,— сказал Кретов, услышав чьи-то отдаленные шаркающие шаги.— Не к нам ли?
Федя выполз из шалаша.
— Ну кто там? — спросил Кретов, которому лень было выбираться наружу.
— Старуха какая-то,— ответил Федя,— Едва ковыляет, бедная. Никифоров,— позвал он,— взгляните-ка!
— Э-хе-хе! — закряхтел Никифоров, двинувшись к лазу на четвереньках.— Нигде нет покоя. По мою душу, наверное: опять что-нибудь на ферме не так.
Никифоров ошибся. Пришла Кудашиха. И не к нему, а к Кретову. Кретов не виделся с ней больше месяца. Но все же это был не такой большой срок, чтоб можно было так постареть, как постарела Кудашиха. Лицом постарела и ссутулилась. Пришла, опираясь на палку.
— Болели, что ли? — спросил Кретов, предложив ей присесть на тарный ящик.
— И болела, и все такое,— ответила Кудашиха.— А пуще всего дети замучили. Считай, из дому выгнали. Три ночи в городе на вокзале ночевала, а в эту и оттуда выгнали, вот и приплелась сюда, потому что идти больше некуда.
— Как же так? — удивился Кретов.— Кто же вас выгнал? Татьяна?
— Да что Татьяна, если он и ее в дурочку превратил: все с матом, все с кулаками, тиран и бандит. Я ей говорю: «Танька, пойди к Кошелеву!», а она мне отвечает: «Мама, не лезьте не в свое дело, вы мою семью разрушаете!» Машину ж купил, деньги наши все потратил, а что не потратил, то не дает, говорит: «Разобью эту машину вместе с вами, а себе другую куплю». Таньку бьет, а меня просто гоняет, как собаку чужую, и слышишь: «А ну катись отсель! А ну исчезни с глаз!». Я уже на кухне ночевала, так он приходит ночью на кухню, чтоб воды попить, потому что ночью у него нутро горит от водки, и на меня воду льет,
а потом говорит, что я мочусь, что я старая прорва. В город ушла, так они и не искали меня, рады, небось, что вдыхались, ждут, что я околею где-нибудь...
Все это было страшно слушать, а еще страшнее было смотреть на Кудашиху — так она смертельно переменилась, устала. Федя вынес ей из шалаша воды, угостил бутербродом. От винограда Кудашиха отказалась.
— То ж государственное добро,— сказала она про виноград,— то ж нельзя есть. И вам не советую, бо грех.
Федя взял гроздь, которую предлагал Кудашихе, и привязал ее к кусту.
— Живите пока у меня,— сказал Кудашихе Кретов.— Вот и Васюська ваш уже живет у меня.
— Та неужели ж у вас?! — обрадовалась Кудашиха.— Наш Васюська безхвостый?! А я ж для вас все буду делать — и постираю, и сварю,— заплакала Кудашиха.— У меня и пенсия есть — пятьдесять рублей, мне на пропитание хватит, так что вас не объем... Только вы па того бандита ничего не заявляйте,— попросила она,— пусть Татьяна сама, если решит, а то проклянет, скажет, что мы ее судьбу поломали.
— Выпороть его надо принародно,— сказал молчавший до сих пор Никифоров.— Я сам напишу на него заявление в партком, потому что такое терпеть дальше нельзя.
— Тогда он и Таньку убьет, и меня, и детей,— еще горше заплакала Кудашиха.—Не делал бы ты этого, Никифоров.
— Сделаю! Вот увидишь: сделаю! От собственного имени! — завертелся на месте, размахивая руками, Никифоров.— А то все теории тут разводим! — закричал он на Кре-това.— В слова играем! Про Фихте толкуем, про Лейбница! Только обвиняем, ведем себя, как бабы. А надо действовать!
— Правильно,— сказал Кретов.— Именно так и советовал поступать Фихте.
— Бросьте мне про Фихте! — совсем взвился Никифоров.— И про Канта бросьте! Я сам себе и Кант и Фихте! Сейчас же пойду к Кошелеву и напишу при нем заявление на Аверьянова, на это дикое животное, которое тиранит женщин!
Федя в порыве одобрения обнял и поцеловал Никифорова. Никифоров оттолкнул его, сплюнул и пошел прочь, продолжая что-то говорить и размахивать руками.
— Доложит? — спросила Кудашиха.
— Обязательно доложит,— ответил Кретов.— И я его поддержу.
Домой он вернулся с Кудашихой. Дома его дожидался приехавший еще утром отец. Кретов обнял отца, сказал:
— Все правильно. Ничего не надо объяснять. Приехал — и хорошо,— хотя подумал, что отец немного поторопился, что до их отъезда в Псков еще успеет нагрянуть Евгений Тихоновна и потребовать, чтобы отец вернулся, устроить на все Широкое скандал, чего ему, конечно, совсем не хотелось.
— А я пошел было в старый дом, в ту времянку, но мне сказали, Что ты переехал,— принялся рассказывать отец.— Я как услышал, что ты переехал, так весь и обомлел; подумал, что ты в другие края подался... А вы тоже сюда переехали? — спросил он КуДашиху.
— Ага, тоже,— ответила Кудашиха.— Вот и кот Мой переехал,— добавила она, увидев Васюсика, позвала его, подняла на колени, стала гладить, поцеловала в нос.
— Тут даже лучше,— сказал отец,— мне больше нравится, двор хороший.
Вышла Люся, жена Миши, вручила Кретову уведомление о денежном переводе на тридцать рублей.
— Без вас принесли,— сказала она,— просили передать. Уже второе за неделю. Если так и дальше пойдет, скоро разбогатеете.
— Точно, скоро разбогатею,— ответил Кретов.— Да и невеста скоро приедет, свадьба будет.
— Ого! — закатила глазки Люся.
Кудашиха сразу же принялась стряпать. Кретов не стал возражать: ведь ей надо было как-то приживаться. Под жилье он определил ей Федину комнату. Отца взял к себе, сказал, что спать он будет на кровати, сам же решил перебраться на диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123