— Знакомая интеллигентская песенка. Я ее ужо слышал, дорогой мой Кокра. От тебя тоже, еще в наши юные годы.—Самохин выбил трубку о подоконник, закрыл окно и повернулся к Кретову.— Песенка, как известно, пе-сепкой, а между тем все хотят есть, пить, веселиться, хорошо одеваться, иметь крышу над головой, отдельную квартиру, личный автомобиль. Хотят сейчас, немедленно, сию минуту,
а не потом, когда искусство и наука гармонично соединятся. И для духа мы кое-что делаем. Не зверье же вокруг, верно? Нормальные люди. С недостатками, конечно, кто же станет это отрицать? Вот и вы, писатели, не мыслите себе положительного героя без недостатков. Нормально это, диалектика. Так откуда же ваша песенка? Я начал подозревать, что ваша песенка вот откуда: вы хотите побольше славы и побольше благ. Не о культуре беспокоитесь, а о себе.
— Я тоже?
— Возможно.
— Исключения не допускаешь?
— Исключения не меняют общего правила.
— Тогда давай простимся,— сказал Кретов.— Тогда мне в высшей степени наплевать на твое гостеприимство. Прощай! — Кретов решительно направился к двери.
— Не дури! — попытался остановить его Самохии.— Ночь же на дворе! Куда ты пойдешь? — он бросился за Кре-товым и схватил его за руку.— Это же был спор. Надо уметь спорить. Что ж ты сразу в пузырь?
— Пусти! — вырвал рук Кретов.— Вот именно: надо уметь спорить. Ты же меня оскорбил. И я больше не хочу с тобой разговаривать.
— Хорошо, не разговаривай. Но не уходи. Что скажут Маруся и Ванда? Тебе уже постелено. Утром уйдешь. Считай, что ты не в моем доме, а в гостинице. Кстати, та комната, где тебе постелено, для гостей. Да ты пойми: ночь на дворе! Ночь! И потом я приношу тебе извинения. Прости, Кокра! Беру свои слова обратно. Гнусность сказал. Честное слово, гнусность.
— Но ты так думаешь?
— Да не думаю я так вовсе! Не думаю! Не болван же я какой-нибудь. Прав, конечно, ты: мы мало думаем о культуре. О высокой культуре, а не обо всякой этой мишуре — об уголках, пунктах, кружках. Этой мишуры у нас навалом. Ее цель известна: пусть вышивают подушечку для иголок, лишь бы не хулиганили. А нужно не отнимать или занимать свободное время, а приобщать к высокому человеческому духу... Ну, остаешься?
— Остаюсь,— улыбнулся Кретов.— Давно бы так. Пришла Маруся. Спросила, протирая глаза:
— Что вы так раскричались? Спать же не даете.
— Больше не будем,— пообещал Самохин.— И тоже собираемся лечь.
— Тогда покажи гостю его комнату,— сказала Маруся и ушла.
— В самом деле, покажи,— попросил Кретов.— Пора ложиться.
— Пора так пора.— Самохин провел Кретова в комнату для гостей, пожелал ему спокойной ночи, и они расстались.
Комната действительно походила на гостиничный номер: здесь была одна кровать, тумбочка, вешалка для одежды и журнальный столик, возле которого стояли два стула. На столике лежали газеты и стоял будильник.
Кретов поставил будильник на шесть часов — в семь уходил его автобус — и стал раздеваться. Оп был уже без брюк, когда дверь комнаты приоткрылась и Самохин шепотом спросил:
— Ты точно уже не сердишься на меня?
— Не сержусь,— также шепотом ответил Кретов.
— Спи, сколько захочешь. Потом мой шофер отвезет тебя в Широкое.
— Не надо,— сказал Кретов.— Я поеду на автобусе.
— Ну, тип! Ну, ясамовец! — снова возмутился Самохин.— Ну, пузырь колючий!
— А ты все князька из себя корчишь,— сказал ему в ответ Кретов.— Злоупотребленец несчастный!
Самохин захлопнул дверь и удалился, шлепая по полу ночными тапочками.
Кретов погасил свет и лег.
Ванда не разбудила его: он не спал, когда она вошла В его комнату и тихо сказала, не зажигая света:
— Оденься, Коля, и приходи ко мне. Мне хочется с тобой поговорить. Я тебя очень прошу. Я подожду тебя у двери моей комнаты. Это сразу же направо...
— Да,— ответил Кретов.— Хорошо.
Он быстро оделся и вышел. Она ждала его за дверью.
— Я подумала, что мы можем поговорить и в кабинете,— сказала Ванда.— Там будет даже удобней...
— Да, да,— согласился Кретов.— Там будет удобней. Ванда была в том же наряде, в котором выходила к
ужину.
— Ты не ложилась? — спросил ее Кретов, когда они вошли в кабинет.
— Моя комната там,— Ванда указала рукой на книжные полки.— Книгами закрыта дверь. Наверное, очень тонкая дверь, потому что там все слышно, о чем говорят здесь.
— И ты все слышала?
- Про старую любовь? Да, я все слышала. И все другое, Конечно. Но ведь ты спросил именно про старую любовь, да? Да.
— Сядем?
— Сядем.
— Здесь уютно,— сказала Ванда, когда они сели.— Я люблю сидеть возле, книг. Рядом с ними спокойно. Потому что они знают все. И про старую любовь, которая не ржавеет... Знаешь, лет пять назад, когда у меня все еще было хорошо, я путешествовала с мужем по странам Балтики, мы плыли на пароходе, и вот в одно прекрасное утро я вышла на палубу и увидела, что мимо проходит чужой пассажирский теплоход...
— И ты прочла название теплохода,— подсказал ей Кре-тов.— Он назывался «Старая любовь», если перевести с немецкого.
— Да! — удивилась Ванда.— Но откуда ты знаешь?! Ты
что, читаешь мысли?
— Нет, конечно. Но мне кто-то уже говорил про этот теплоход. И я почему-то подумал, что ты тоже его видела.
— Я действительно видела. Большой белый теплоход, он шел встречным курсом. Не веришь? Ты что, мне не веришь?
— Верю, верю,— постарался успокоить Ванду Кретов, услышав в ее голосе нотки обиды.— Черт меня дернул за язык. Я, наверное, испортил тебе твой рассказ? Ты прости, пожалуйста, но мне на самом деле кто-то рассказывал про этот теплоход, будь он неладен. Ты продолжай, пожалуйста, продолжай. Итак, ты увидела теплоход, идущий встречным курсом, и прочла его название — «Старая любовь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123