А Кретов? А Кретов — коняга. Газета, рабочие командировки, не зарубежные, разумеется, как у Калашникова, а на заводы, в колхозы и совхозы, часто в глухомань, где и гостиницы-то приличной пет, ночные дежурства в типографии, ночное сидение над статьями и очерками, отпуски, потраченные на романы, исторические романы, которые остались почти незамеченными, не принесли ни славы, ни известности, ни денег, хотя в них вложен огромный труд, строгий взгляд на жизнь, хоть и с небольшими исключениями, склонность к длительной меланхолии после неудач и неприятие игры.
У Зои же — южный темперамент, отсутствие философии и жадность к разнообразию. Но Кретов ее любил. И был поражен в самое сердце, когда увидел однажды из кухни, куда он вышел, чтобы сварить кофе, как Зоя, воспользовавшись его отсутствием, откровенно и горячо целует Калашникова. А еще больше он был поражен банальностью происшедшего. Мысли о необходимости что-то предпринять едва не доконали его. Но тут появилась по нелепой случайности Федра и выбила всякие основания из-под его благородного гнева. Он пал в собственных глазах так же низко, как и Зоя, и жил в отвратительном полусне бездействия и пошлости. Выход из создавшейся ситуации нашла Зоя, сказав: «Я ухожу к Калашникову».
Так все это произошло. И он был даже благодарен Зое за это. А бегство в деревню он придумал для себя как наказание. И как способ начать совсем другую жизнь — без суеты, без пошлости, без лошадиного усердия в мелких и повседневных делах, жизнь — служение. Мысль о том, что надо воздать должное своим землякам, среди которых про-
шло его детство и юность, своей земле, которая вскормила его, своим сверстникам, наполнившим некогда его душу высокими чувствами любви и дружбы,— эта мысль казалась ему достойной, а дело — стоящим жертвы, какой бы она ни была. Он решил написать обо всем этом книгу и тем самым создать памятник своей маленькой родине, своему времени и себе. Он считал, что для этого у него еще хватит сил и времени. Только для этого. И ничего другого он, кажется, не хотел. И спрашивал себя: может ли кто-либо осудить его за такое решение? Нет, не может,— отвечал он себе. Никто не может. А если сначала кто и осудит, то пожалеет потом об этом, когда все поймет.
Печь разгорелась жарко, и из раскрытой духовки, к которой он лежал ногами, запахло горящими хлебными крошками, оставшимися там от сухарей. Тепло накапливалось под потолком. Это легко можно было ощутить, подняв к потолку руку. Л на том уровне, на котором он лежал, вытянувшись на кровати, на сипом шерстяном одеяле, еще было терпимо, еще можно было дышать. Но стекла в окнах уже запотели, и по северной стене, под которую со двора был вырыт погреб, уже потекли по черной плесени широкие капли. Слов нет, у него было не самое лучшее жилье в Широком. Но зато самое дешевое. Как раз по его нынешним деньгам. Он платил Кудашихе за времянку по десять рублей в месяц, скромно проживая тот небольшой аванс, который ему выдали за будущий роман, и рублевые гонорары, присылаемые время от времени редакцией областной газеты за небольшие материалы, помещаемые, как правило, под рубрикой «Вести с полей». Никакими другими деньгами он не располагал, хотя, наверное, мог бы: у Зои на сберкнижке были и его деньги, и она наверняка прислала бы ему, обратись он к ней за помощью. Но для этого ему нуяшо было бы стать другим человеком. Он мог бы и зарабатывать побольше, если бы отложил в сторону роман, если бы решился повернуть свою жизнь в прежнее русло — вернуться к журналистике, к ежедневной газетной суете. Предложения такого рода он уже дважды получал от ответственного секретаря областной газеты. В них даже шла речь о возможном предоставлении ему квартиры или комнаты в общежитии. Да и в секторе печати обкома партии ему предлагали пост редактора районной газеты. Кретов от всех этих предложений отказался.
— Не боитесь? — спросил его молодой и прямолинейный заведующий сектором печати.— Одиночество, неустроенность, грубость нравов...
— Нет! — резко и коротко ответил Кретов, а потом, помолчав и как бы извиняясь, добавил: — Я родился и вырос в деревне, деревенские нравы мне хорошо известны.
Алексей Махов после того, как газета напечатала о нем очерк Кретова, прислал с посыльным Кретову окорок. Кретов подарок не принял, а при встрече сказал Махову:
— Впредь ничего не присылай. Мне ничего не нужно.
С Маховым у него отношения не сложились. Хоть он и написал о Махове очерк, хоть его и объединяли с Маховым воспоминания о школьной юности, все же дружеских чувств к нему он не испытывал, да и Махов, кажется, тоже. Они и в школьные годы не были друзьями. Даже напротив, как сказал сам Махов, принадлежали к разным табунам, порою открыто враждовавшим друг с другом. Впрочем, теперь все это могло бы только умилять, дескать, какими глупыми мы были, но почему-то не умиляло. Конечно, шут с ним, со школьным прошлым, воскрешать чувства тех лет бессмысленно. И не о них речь. Кретов и Махов просто но понравились друг другу. Кретову показалось, будто Махов с некоторым злорадством отнесся к его семейной драме и вообще к тому, что его жизнь, как заметил Махов, сложилась так хреново.
— А метил в гении,— сказал Махов своей жене, выслушав рассказ Кретова.— И в классе все его считали гением.
Жена Махова по простоте своей душевной ответила на это:
— А всегда так бывает: кто высоко прыгает, тот низко падает.— Потом спохватилась, поняла, что сказала глупость, смутилась, накинулась на мужа с упреками: — А и ты тоже не высоко взлетел, не самый лучший совхоз тебе дали, не земля, а сплошные камни. У других вон директоров урожаи, а у тебя всегда едва концы с концами сходятся, хоть и дали тебе два ордена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123