— Думаю, что очень полезный совет.
— Пожалуй,— согласился Кретов.— А еще ваш совет можно изложить другими словами: относись к человечеству в своем собственном лице и в лице любого другого человека как к цели, а не как к средству.
— Можно и так,— одобрительно улыбнулся Никифоров.— Получается по-ученому, но тоже хорошо и понятно. Буду продолжать,— все более воодушевлялся он, чувствуя поддержку Кретова.— С первым советом человечеству, значит, мы покончили. Это первая истина. А теперь надо перейти к другой. Она еще важнее. Но к ней надо перейти.
— Так переходите, Никифоров, переходите,— поторопил зоотехника Кретов.
— Ага, перехожу. Но вы следите за моей мыслью внимательно. Тут нельзя упустить ни одного слова, иначе все будет непонятно.
— Слежу, Никифоров, слежу,— произнося эти слова, Кретов боковым зрением увидел, что шагах в пяти-шести
от него, утопая по макушку в траве, стоит Странничек, зеленый и тихий, почти не отличимый от травы, хоронящийся за ней. Кретов осторожно перевел на него взгляд, но Странничек тут же исчез, словно присел, не покачнув ни одного стебелька. Тогда Кретов отвел взгляд от того места, где спрятался Странничек, и снова увидел его уголком глаза: он опять стоял, вытянув тонкую шейку, неподвижный и тихий, похожий на кукурузный початок с золотистым чубчиком на макушке.
Никифоров же между тем продолжал излагать вторую истину:
— Но люди,— говорил он, буйно жестикулируя,— так и норовят превратить друг друга в инструмент, надеются, что это им сойдет с рук, не аукнется. Но не тут-то было: аукается это подлое дело, да еще как. Ведь если ты меня жрешь, так и я начну тебя жрать, так? Я ж вижу в этом закон! Я начальник — ты говно, ты начальник — я говно. Ну? Закон? Закон! Но закон для скотного двора, а не для людей. Вот так-то! Кто превращает другого человека в инструмент для всяких своих надобностей, тот уже и сам не человек, потому что разрушил не только в другом, но и в себе и о н я-т и е о человеке. Он уже и о себе так понимает, что его могут превратить в инструмент, если у другого окажется больше власти. И все человечество у него такое, без высокого понятия о себе. Вот до чего все это доводит,— горестно вздохнул Никифорова,— вот какие цветы хризантемы.
— А что же делать? — спросил Кретов.
— Вот, что же делать,— снова оживился Никифоров.— А делать надо вот что: надо так действовать, так поступать, чтобы твои действия и поступки и и к о м у не вредили ни сегодня, ни завтра, ни в седьмом, ии в десятом колене; чтоб все могли поступать так, как ты, и от этого тоже никому бы не было вреда; чтоб все однажды совершили твой поступок, и от этого было бы только всеобщее добро. Другими словами, надо действовать и поступать так, чтоб твои действия и поступки стали примером, а еще лучше, наверное, законе м для всех, и чтоб из этого закона вытекало только добро. Все,— развел руками счастливый Никифоров.— Это и есть вторая истина, мой второй совет всему человечеству. Трудное, наверно, дело усвоить этот совет, но ведь какая польза была бы от него громадная! Это ж все переменилось бы!
— Так уж и все? — сказал Кретов и подмигнул Странничку.
Странничек хихикнул и пропал в траве.
— А зачем хихикать? — обиделся на Кретова Никифоров.— Я к вам с открытой душой, как к умному человеку...
— Не хихикал я! — резко ответил Кретов.— Продолжайте! Я вас внимательно слушаю.
— Почудилось, что ли? — засомневался Никифоров.— Неужели почудилось? — пожал он недоуменно плечами.— Ну да шут с ним.— Так на чем я остановился?
— На том, что все переменилось бы,— напомнил Кретов.
— Правильно: все переменилось бы. Вот, к примеру, решил я стибрить комбикорм. Решил и решил, но при этом думаю: а если другие тоже станут тибрить комбикорм, если все потащат его, что будет? А будет то, что никакого комбикорма не хватит, и общественное стадо скота подохнет. Хреновый получается закон? Хреновый. Теперь возьмем другой пример: я хочу поставить в своем нужнике золотой унитаз. Хочу — и все дело! Вы, в свою очередь, глядя па меня, в Кудашихином нужнике тоже ставите золотой унитаз. И Махов себе ставит, и Лукьянов, и Заплюй-свечкин — весь мир кинулся за золотыми унитазами. Что из этого получится? Во-первых, никакого золота не хватит, во-вторых всемирный крах денежной системы, драка, война, всеобщее уничтожение! Жуть! Значит, не может быть разрешен такой закон, чтоб всем иметь золотые унитазы. И я, как сознательный теперь гражданин, обдумав все эти катастрофические последствия своего глупого и опасного желания, от него отказываюсь. А вот, скажем, посадил я дерево, яблоньку или вишню. И вы посадили, и Махов посадил, и Заплюйсвечкип, и даже Лукьянов — все люди посадили по яблоньке или по вишне. В результате же — такой сад,— мечтательно произнес Никифоров,— такой расчудесный сад, какого еще никогда не было на земле. Рай. Усвоили теперь смысл моего совета всему человечеству?
— Усвоил,— сказал Кретов.— И хочу сформулировать его, как вы сказали прошлый раз, по-научному. Вот: поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать принципом в с е о б щ е го законодательства! Годится?
— Годится,— почесал в затылке Никифоров.— Но не очень ли научно? Максима твоей воли, к примеру,— это что? Не очень-то понятно.
— Максима — смысл поступка, действия.
— Есть, значит, такое слово?
— Есть, - успокоил Никифорова Кретов. Никифоров замолчал, любуясь, должно быть, закатом
и тихо радуясь тому, что закончена успешно трудная работа мысли, выведен закон, который может осчастливить все человечество, если сообщить его этому человечеству, прозябающему до сих пор в невежестве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123