Мысль о том, что из-за скудости городских
запасов лекарственных средств он может и не дождаться этого момента,
давила тяжестью прожитых столетий.
- Может быть, ты хочешь сказать, что я возомнил себя богом, - заметил
мэр. - Помнится, как-то раз на Мерфи ты уже обвинял меня в этом грехе. Ты
никогда не пытался представить, Марк, какой груз несет на себе человек, в
течение нескольких веков занимающий место мэра города-Бродяги?
Предполагаю, что задумывался. Да и твоя собственная ответственность
ненамного меньше моей. Позволь мне спросить вот о чем: разве не очевидно,
что перемены начались в тебе с того момента, когда Ди впервые взошла на
борт города?
- Конечно же, очевидно, - согласился Хэзлтон, бросив на Амальфи
быстрый взгляд. - Это началось с той истории с Утопией и Гортом. Ди
появилась в то время; как ты помнишь, она - с Утопии. Хочешь сказать, что
во всем следует винить _е_е_?
- А разве не столь же очевидно и то, - продолжил Амальфи с усталой
неумолимостью в голосе, - что изменения во мне начались с того же самого
времени? О боги звезд, Марк, неужели не понимаешь, что я тоже люблю Ди!
Хэзлтон с побелевшим лицом застыл на месте, тупо уставившись
невидящим взглядом на остатки жалкого ужина Амальфи. Прошло довольно много
времени, прежде чем он опомнился и положил на стол логарифмическую
линейку, проделав это столь бережно, словно она была хрустальная.
- Я знаю, - вымолвил он наконец. - Я это знал, просто не хотел себе в
этом признаться.
Амальфи беспомощно развел руками. Этим жестом он не пользовался по
крайней мере уже полстолетия. Управляющий, казалось, ничего не заметил.
- Но если все обстоит именно так, - снова заговорил Хэзлтон, и на
этот раз голос его звучал гораздо тверже, - то я...
Он запнулся.
- Не стоит спешить, Марк. На самом деле это не столь многое меняет.
Время покажет...
- Амальфи, я хочу покинуть город.
Хэзлтон произнес эти слова четко, с равными интервалами между ними, и
каждое из них прозвучало для Амальфи словно удар молотка о гонг, удары,
точно подогнанные по времени, чтобы совпасть с периодом колебаний самого
гонга, пока, наконец, он не развалится на части. Что угодно ожидал
услышать Амальфи, только не эти четыре слова. Он мгновенно почувствовал
себя невыразимо беспомощным.
"Я _х_о_ч_у _п_о_к_и_н_у_т_ь _г_о_р_о_д". Слова эти составляли
традиционную формулу, с помощью которой бродяга отрекался от звезд.
Человек, произнесший эти слова, навеки отсекал себя от всех городов-Бродяг
и от протянувшихся во все стороны межзвездных путей, по которым бродяги
перемещались, путешествуя во времени и пространстве. Бродяга, произнесший
эти слова, обрекал себя на необходимость жить на какой-то одной планете.
Фраза эта являлась окончательной. Она была навсегда вписана в законы
бродяг. Никто не мог взять назад эти магические четыре слова; отказаться
от них было невозможно.
- Ну что ж, - сказал Амальфи, - ты сделал выбор. Естественно, я не
буду говорить, что ты поспешил: все равно уже поздно.
- Благодарю.
- Где ты хочешь сойти? На ближайшей планете или в следующем порту,
где остановится город?
Эта альтернатива также предусматривалась традицией, однако Хэзлтона,
казалось, не привлекал ни один из предложенных вариантов. Губы его
побелели, руки дрожали.
- Это зависит от того, - сказал он, - куда ты планируешь отправиться.
Ты еще не сказал об этом.
Явно расстроенный вид Хэзлтона удручающе действовал на Амальфи, хотя
он и старался не показывать этого. Технически для бывшего управляющего еще
оставалась возможность отозвать свое решение, и Амальфи вполне мог сделать
ему подобное предложение. Насколько мог судить Амальфи, слов Хэзлтона
никто не слышал, и вряд ли они были записаны. Существовала, правда,
некоторая вероятность того, что запись сделана тритчером - блоком Отцов
Города, ответственным за обслуживание горожан. Но даже в таком случае
запись будет обнаружена еще не скоро, поскольку Отцы Города просматривали
банк памяти тритчера не чаще одного раза в пять лет. Обычно это устройство
не фиксировало никакой интересной информации, кроме гастрономических
пристрастий бродяг, изменявшихся весьма медленно и, по большей части,
незначительно. Нет, Отцам Города не следует знать об отставке Хэзлтона, по
крайней мере, пока.
Однако, возможность подобного предложения даже не пришла Амальфи в
голову - образ мыслей бродяг давно уже проник в его подсознание. Если бы
кто-то намекнул ему, Амальфи, сделать подобное предложение Хэзлтону, мэр
наверняка заявил бы, что, произнеся заветные слова, Хэзлтон очутился в
полном его подчинении, так же, например, как полицейский, охраняющий
периметр города. Амальфи привел бы множество причин, по которым от
Хэзлтона требовалось полнейшее и беспрекословное подчинение. Он сказал бы,
что эти слова вернуть невозможно, несмотря на то, что знают о них только
они двое. Если бы советчик не успокоился и продолжал бы нажимать на него,
Амальфи, без сомнения, добавил бы, что никогда не может забыть об
услышанном, как, впрочем, и сам Хэзлтон. Он пояснил бы, что каждый раз,
когда принимал решение, идущее вразрез с планами управляющего, тот копил
обиду, вынашивая мысль о своей отставке. Зная Амальфи, можно без особого
риска высказать предположение, что он не преминул бы заметить, что
отношения между ним и управляющим и без того складывались сложно, а теперь
и вовсе угрожали принять характер патологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101