Халат у него был нараспашку, поэтому я сразу заметил, что костюм на нем европейский, бостоновый, хорошо сшитый.
С веранды в дом вела еще одна дверь. Сулейман-ага прошел в нее, только задержав взгляд на нас. Не поздоровался даже, что-то под нос пробормотал, голову вздернул, как конь, и ушел туда. Дверь за собой не закрыл. Знающий местные обычаи капитан напялил на ноги мягкие шлепанцы л пошел за ним. Я сделал то же... У нас, если гостя встретят так неприветливо, он повернется и уйдет, ни за что не вернешь его. Но я так не сделал. Во-первых, я не в Туркмении, во-вторых, я не гость, а инспектор, который пришел сюда по долгу службы.
Комната, в которой мы очутились, очень хорошая. Теплая, большая. Зал, одним словом. Три огромных окна. Море света. Стен и пола не видно под коврами. Ковры и фабрич-
ной, и ручной работы. Между левым и средним окнами диван на двоих. Спинка дивана украшена нежным орнаментом, похожим на туркменский, какой в старину часто вырезали на наших дверях. Перед диваном круглый стол, покрытый скатертью, и два стула с такой же резьбой. Посередине комнаты обычный низенький стол, перед которым сидят на полу.
Я с удовольствием бы посидел на диване, но моего желания никто не спрашивал. Хозяин молчал, будто кол проглотил. Показал рукой на ковер, устланный мягкими шкурами, подушками прямоугольной формы: мол, садитесь ближе к столу. Рамазанов — молодец, сразу почувствовал себя как дома: снял у дверей шлепанцы, уверенно прошел к столу, сел на шкуру, скрестил ноги. Кивнул мне: «Давай рядом ко мне!» Хозяин куда-то ушел.
На столе, застеленном бархатным покрывалом с кистями, появился кальян с тыквенным основанием. Такие кальяны, на которые кладут чилим1, я видел только в кино. А сейчас я мог взять его в руки и потрогать. В комнате был приятный запах, и я понял, что благоуханье идет из кальяна.
Мой коллега между тем расстегнул китель, локти расставил в стороны, взял подушку, сунул под одно колено, шепнул мне:
— Возьми подушку, сделай как я. Пенсионер, похоже, человек со старыми привычками. Если не угодим ему, он может угостить нас, а потом выпроводит ни с чем.
Я тоже .положил подушку под колено.
В это время, не отрывая глаз от пола, вошла молодая женщина. Не ответила на наши приветствия, не поздоровалась, д молча поставила блюда с пендиром и лавашем и вышла. Еще одна, такая же молчаливая, принесла миску яхна и две бутылки коньяка. Поставила малюсенькие, чуть-чуть побольше наперстка, серебряные рюмки, отделанные каймой.
Я с нетерпении ждал аксакала, но когда он вошел, я даже съежился, таким он нас смерил, взглядом. Будто молния сверкнула из черных туч — бровей. Он сел от меня по правую руку. Размахивая одной рукой и бормоча что-то по-своему, взял бутылку, налил коньяк в наперстки.
Рамазанов сразу же выпил, без приглашения и без тоста. Сулейман-ага тоже спрятал стопку в бороде. Я решил, что отстать от них было бы невежливо. Сделал полглотка, в горле запершило, по телу побежало тепло. Хороший коньяк... Наши руки потянулись к миске с яхна.
Краем глаза я все же видел, как хозяин посматривал на погоны Рамазанова, Или оттого, что я был в гражданском, или же потому, что казался ему слишком молодым (это, конечно, его личное мнение), но он не обращал на меня никакого внимания, а это меня стесняло.
Пару раз мы подняли стопки, и всё. Никто потом не Предлагал еще выпить, никто, как у нас, не уговаривал и не заставлял пить. Поднос с бутылками и стопками убрали.
Не знаю, везде здесь такой порядок или только в этой сакле, но говорить мы начали только после того, как со стола унесли и еду. Вах-хей, разве одна и та же цена словам, сказанным за пустым стволом или полным дастар-ханом?! Неужели дастархан потерял здесь силу?
Но капитан погладил рубец на щеке от старой раны и сказал несколько слов аксакалу. Он сразу оживился, и я услышал его зычный голос.
«Я ему сказал, что мы пришли по делу. Он тут же заинтересовался»,— сказал мне капитан немного погодя, когда мы уже ушли и вспоминали детали этой встречи.
Сулейман-ага говорил на родном языке, поэтому я ничего, не понимал. Рамазанов его выслушал, потом, поглядывая на меня, стал что-то долго и обстоятельно рассказывать. Сулейман-ага взял в руки чилим и стал посасывать его. Дослушав до конца, заговорил. Рамазанов стал мне переводить.
— Пусть гость не удивляется. В родном доме все его обитатели должны говорить только на родном языке. Таков обычай. Если бы он (это аксакал говорил о себе в третьем лице) не был в своем доме, если бы разговор шел в другом месте, он постарался бы говорить на общем, понятном всем языке...— Он продолжал, а голос его становился все звонче. На меня он не смотрел.— Вопрос, связанный с Хак-гасовой, выглядит следующим образом. Если это милиции необходимо, придется рассказать все как было. Из гостиницы в ювелирный магазин ее перевел я сам. Лично... Нет, не из-за красивых ее глаз, а за честность и преданность в работе. Мы, долго работали вместе. И, надо сказать, работали без всяких трений. План выполнялся систематически. Книгу жалоб и предложений приходилось менять
ежемесячно. Нет, не из-за жалоб... Если бы эта книга была в десять раз больше, думаю, в ней все равно не хватило бы места отзывам, благодарностям и предложениям. Культурное обслуживание было поставлено на самый высокий уровень.
Как-то на одном тое, буду точным — на дне рождения сына одного нашего работника, я встретил Ханум и не поверил своим глазам: на пальцах золотые кольца, на шее алмазное ожерелье. Знаете, сколько колец я насчитал? Пятнадцать! Это на десяти-то пальцах!.. Ушки, ее красивые ушки вытянулись от тяжести, золотых сережек, страшно было, что оторвутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85