Ветер то ласковый, то суровый, каждый час меняет направление, то дождем обдаст, то песком, то снегом, а умчится — и на все живое упадут щедрые лучи солнца. А ночью сквозь дыры в небесной кошме светят, яркие звезды.
Сейчас звезды им не светили. Подпасок шел так же быстро, как и днем. Талхат учуял запах навоза. Тропки, по которым они шли, тоже были усыпаны овечьим навозом. Талхат вспомнил, что маленькие дети чабанов собирают этот навоз корзинами: высушишь — будет отличное топливо.
В кибитке их ждал накрытый сачак с чаем и ишлекли, который испек сам Гарагол. Талхат ел и не мог насытиться, взял один кусок, а рука уже тянулась за другим. На ночь не надо бы наедаться, да остановиться трудно. И лучший здесь помощник желудку — зеленый чай, помогает переваривать самую тяжелую пищу. Не жалей за трапезой чая, пей как можно больше, ведь не зря бытует выражение: «Агры ашдан...»
Талхат проснулся рано, и первое, что почувствовал,— голод. Быстро оделся и вышел из кибитки в кителе и без шапки. Но домашнее тепло быстро выветривал крепкий
утренний мороз. Чувствуя, что зябнет, Талхат сделал пробежку.В это время из кибитки вышел шофер, а со стороны коша пришел подпасок. А Гарагол появился в кибитке к самому концу чаепития.
— Яшулы, вы рано встаете! — Талхат подвинулся, давая ему место рядом с собой.
— Не особенно. Я ушел перед тем, как вы проснулись. Отару загнал в кошару, дал корму. Теперь будут лежать и спокойно жевать.
Чабан взял кумган с теплой водой, вышел из кибитки, чтобы: вымыть руки. Вернулся и сел, скрестив ноги, не снимая верхней одежды и не разуваясь, хотя внутри было очень тепло. В большую пиалу налил себе чаю.
— Сарану я. уже сказал: один человек собирается к тебе, государственный человек. Он сказал, что сегодня далеко не уйдет. «Пусть придет»,— сказал.
После этих слов чабана Талхат, собиравшийся уже встать, чтобы иди к Сарану, налил себе еще пиалу и не спеша выпил.
Он встал, снял фуражку, висевшую на гвозде, вбитом в деревянный каркас кибитки, надел шинель. Увидев, что Гарагол тоже поднялся, сказал:
— Вы оставайтесь, я сам пойду.
— Найдешь?
— Найду.
Лежавший снаружи под дверью куцый кобель, огромный как телок, не поднимая морды со своих толстых лап, насторожил уши. Талхат прошел мимо него спокойно: знал, что чабанские псы людей не трогают. Не оглядываясь, быстро пошел прочь от коша в сторону колодца. Послышалось, что кто-то крикнул вслед: «Остерегайся!» Кто кричал? Кого остерегаться: Сарана или непогоды?
С тем, к кому шел Талхат, он столкнулся лицом к лицу еще в низине, далеко от его коша. Саран сидел на ишаке спиной к Талхату. Держа на седле перед собой транзистор, чабан слушал республиканские последние известия. Овцы разбрелись по всей лощине; везде, где можно было, они щипали сухую траву, выбирали из-под снега редкие зеленые побеги, выгрызали из песчаной почвы корни белой акации. Один сторожевой кобель сидел неподалеку от Сарана, навострив уши; другой подгонял отбившихся от стада овец.
Саран резко повернулся к Талхату. Инспектора удивил цвет его лица — темно-матовый, отчего даже не было видно
синяков под глазами, обычных у чабанов от недосыпания. Как будто вечная тень легла на это лицо.
Одной рукой Саран придерживал транзистор, другой держался за ремень перекинутой за спину двустволки. Увидев, что у милиционера руки пустые, он легко спрыгнул с седла, снял с плеча ружье и сунул его в хорджун. Проделав это, протянул инспектору обе руки, лицо просветлело, он улыбнулся.
— Как здоровье милисе? Все нормально? Дети, семья все здоровы? Дома все хорошо?
Талхат коротко ответил, потом расспросил чабана о том же, о чем тот спрашивал его.
На каждый его вопрос Саран отвечал одинаково: «Алла-га шукур» (слава богу), в то же время снимая с седла хорджун. Под небольшим барханом, прикрывавшим, их от ветра, он постелил тонкий матрасик, который извлек из хорджуна. Потом оттуда же достал сачак с ковурмой и чуреком, отвинтил крышку термоса,
— Гарагол сказал: один человек государственный хочет со мной повидаться, но не сказал, какая твоя должность. В жизни я не имел дела ни с милицией, ни с катыком, но...— Он опять улыбнулся.
— Чего меня бояться? Я не совсем посторонний вам человек. Милиция у нас хвоя, народная. Суд тоже... Я из Чарджоу, из горотдела внутренних дел. Мы ищем убийцу вашего подпаска. Я приехал сюда, думая, что получу от вас какие-нибудь данные...
— Данные? Не понимай, что такое «данные», но не возражаю против того, что вы сказали — у нас все свое, и милиция своя... Согласен. Чужого у нас ничего нет. Год у меня выдался плохим, шайтан его забери. Акы — сын моего соседа. Они хорошие люди, и я за него в ответе перед ними. Знай я, что он собирается так поступить, я б его крепко выругал и никуда не пустил. Шайтан попутал парня. А может, кто-то без меня увез его? Не знаю, что и думать... О нем могу сказать. одно: исключительный был парень, честный, работящий. Лучше б я себе правую, руку отрубил, чем его потерял. Такой позор на мою голову!
Талхат видел, что чабан искренне сокрушается о судьбе своего подпаска. Обвинить его во лжи или притворстве, пожалуй, было нельзя. Талхат даже начал чувствовать себя
безоружным перед его горем. Саран же, оставив оборонительный рубеж, сразу перешел в наступление:
— Я тоже не совсем посторонний вам, поэтому скажу прямо, хотите — обижайтесь, хотите — нет. Вы, милиционеры, что — овец пасете или же ищете преступников? На плечах погоны, на ремне тонкатары. Сколько вас по городу свистит в свистки? Почему всех не отправите на поиски? Кызигар, было бы у меля здоровье, как двадцать лет назад, сам бы нашел преступника!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85