Обойдемся чуреком и чаем. Нам,— говорят,— государство выдает деньги и на дорогу, и на питание». Он говорил, откуда они приехали. Откуда, откуда? Обождите...— Он приложил палец ко лбу, силясь вспомнить
Талхат знал, что это один из самых важных моментов разговора, поэтому молчал, сидел так тихо, как будто его нет здесь. «Пусть вспомнит! Ведь Саран может ничего не сказать об этих людях... Ну...»
Но подпасок, конечно, не мог вспомнить название организации, которую называл ему Акы.
— Вах-хей, не голова, а черт знает что! — Мальчик сокрушенно встряхнул своей черной шевелюрой.— Как новое ружье, не пристрелянное,— то и дело дает осечки... А мы с вами сказали, что она работает...— Он дал себе щелчок по лбу, потом задал Талхату вопрос, который тот сам собирался ему задать: — Почему же к нам мало приезжают, . а к ним много? У Гарагол-аги орденов не меньше, чем у других, а уж овец пасет лучше, это точно! И отара у них не больше нашей, если не меньше. Мне все интересно, почему так, но ума не хватает понять. Хотел спросить у старшего брата, но боюсь—обидится от такого вопроса: «Чего, мол, пустяками занимаешься...» Знакомств, я так думаю, должно быть больше, у кого больше авторитета. Выходит, у нас их должно быть больше. Знаете, портрет Гарагол-аги висит в райцентре на главной улице, а портрета Саран-аги там не повесили,— наверно, у него нет такого авторитета?
— Зачем много гостей? — Талхат решил его успокоить и снова вернуть разговор в нужное русло.— Гости приезжают, и у тебя сразу прибавляется, работы, да еще какой! Варишь, чай готовишь, ишлекли в песке печешь. А если Каждому гостю еще и барана резать, сам останешься голодным.
— Гости к нам не за мясом приезжают, да мы для них колхозного барана никогда не заколем... ни-ни. Правление нам ежемесячно одного барана на убой выделяет, но мы и его не режем. У нас есть свои личные десять — пятнадцать овец, так полагается. Когда гости приезжают, мы их и колем. Вот и сейчас Гарагол-ага с шофером пошли резать ширбаза1.
Талхат не понял, что такое ширбаз, но уточнять не стал.
— Ну-ка щелкни себя еще раз по лбу, не вспомнишь, как звали тех, кто приезжал к Саран-аге пересчитывать овец?
Только имена, и, считай, нам с тобой этого достаточно...
— Вах, как же я сразу не сказал! Работает голова! Имен у лих не было, сказал подпасок. Только фамилии. Одного звали Уруссемов. Это я точно запомнил. Другого — Хакгаев или... Акгаев... Нет! Оджагаев. Нет... Ходжакгаев. Точно! Уруссемов и Ходжакгаев. Мы смеялись, что у них фамилии интересные. Мы... с Акы Доврановым.— Лицо подпаска снова помрачнело.
— У этого колодца кроме вашей отары еще сколько отар бывает?
— Пять.Всего пять...
— Они все далеко от вас находятся?
— Ближе всего отара Саран-аги. Если хотите туда пойти, можем после ужина сходить вместе. Можно на ишаке, можно на машине. Только на машине очень кружная дорога получается. Если пешком, то все прямо и прямо через барханы! Недалеко еще отара, за. ней еще... А другие очень далеко... А у вас почему мало звездочек? Наверное, кто долго работает, у тех больше звездочек. Вы еще мало служите? Верно?
— Аййи.
— Что это?
— Это значит — да, так...— Талхат смутился.
— Ага... понятно.
— Ужинать будем все вместе, но время еще есть. Может, пока сходим с тобой в другие коши?
— Тесто надо месить, Талхат-ага! Мы решили испечь ишлекли. Иначе...
— Никуда не денется твой ишлекли, испечется как-нибудь. Пойдем!
— А, ладно! — Подпасок махнул рукой. Муратберды набросил полушубок и пошел за Талхатом.
Инспектор не привык ходить по барханам, поэтому быстро выдохся. Еле передвигал ноги от усталости, а почти бегом бежавшему впереди подпаску все было нипочем. «Где кош?» — «Вон за тем барханом», или: «Вон за той горкой». «Вон за тем» или «за той» равнялись нескольким километрам. Когда они вышли из своего коша, погода показалась Талхату даже приятной, но после ходьбы от коша к кошу, от отары к отаре она уже не радовала.
Стиснув зубы, Талхат решил вынестд. все трудности, чтобы сегодня к вечеру закончить обход всех интересовавших его людей. А приходишь к ним, хочешь не хочешь, надо пить чай. Это еще и ритуал знакомства. Если прийти, пусть даже в форме, и сразу начать спрашивать: «Вы, такой-то, что можете сказать о том-то», могут подумать: уж не спятил ли человек? Или сразу отрежут: «Нет!» — и будут сидеть набрав в рот воды.
Люди, живущие в песках,—особые людщ со своим этикетом, со своими нравами. Их гостеприимство известно по всему Востоку. В свою четырехстворчатую юрту они могут вместить столько гостей, сколько не войдет в городскую
четырехкомнатную квартиру. Душа их открыта, а слово крепко. Кому-то они могут показаться грубоватыми, но это не так. Они бывают наивны, бесхитростны, но никогда не кривят душой. Несмотря на внешнюю суровость, для обитателей пустыни нет большей радости, как хорошо встретить гостя. Потому-То от этих радушных людей сразу никогда не хочется уходить.
Когда Талхат с подпаском возвращались в свой кош, на пески спустились сумерки. Так ли это на самом деле или нет, но Талхату показалось, что день в пустыне короче, чем в городе. Только стемнело, и сразу же как будто черную кошму опустили сверху на землю. За первым же барханом на обратном пути Талхат потерял бы дорогу, если бы не верный его провожатый. «Как находишь тропу?» — спросил подпаска Талхат в полной темноте. «Разве не чуете — навозом пахнет? Это ветер дует от нашей кошары»,— отвечал мальчик.
Погода в пустыне с таким же характером, как у скотоводов,— всегда определенная: или хмурая, или ясная, бывает, и гневается так же грозно, как они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85