Было слышно, как она переверцулась несколько раз и со скрежетом свалилась глубоко внизу на дно оврага.
Длинный подошел к шоферу, поставил грязный, на толстой подметке, ботинок ему на грудь:
— Благодари бога, что ты туркмен, их и так мало на свете, а то продырявил бы тебе глотку. Знай: если не будешь держать язык за зубами, то тебе будет...— Он провел
указательным пальцем по своему горлу слева направо, щелкнул языком.— Понял?.. Чтобы целый час не шевелился! Мы проследим. Двинешься раньше — будет плохо...
Они. пропали во тьме южной ночи.
Дорога, которая шла с подножья гор, соединялась с улицей Худайбердыева, по левую сторону которой простирался Десятый, а по правую Одиннадцатый микрорайоны. На первой же остановке в пределах города они разошлись в разные стороны, предварительно условившись о месте встречи. Старик протянул Длинному пачку «Памира» и спички:
— На. Делай вид, что куришь. Наши привычки чарджо-уский сыщик уже может знать. Если не обманем его, дела наши скверные...
Они обменялись и шапками.Подошел автобус, и Старик, махнув Длинному рукой, уехал. Длинный стал голосовать. Несколько машин с зеленым огоньком прошло в ту и в другую сторону, но ни одна не остановилась. Он пошел в город пешком, и его нагнал «уазик», остановившийся сразу, как только Длинный поднял руку. Водитель взялся подвезти его, помог уложить груз в багажник.
Проехав сельскохозяйственный институт, остановились. Он щедро рассчитался с молодым шофером, взвалил узел на плечо и, делая длинные петли, вышел к нужному ему двору. Здоровенный пес с обрубленными ушами и хвостом, дремавший посреди двора, не залаял, не бросился на позднего гостя; лениво махая обрубком хвоста, проводил его до веранды.
Пока он разувался, открылась дверь, и его обдало жаром хорошо протопленной комнаты. Молодая женщина в платье из тонкой, просвечивающей на свету ткани, под которой ее холеное тело перекатывалось как ртуть, не сказав ни слова, взяла его за руку и ввела в дом. Дверца черной голландской печи раскалилась докрасна. Длинному показалось, что от одного только вида этой дверцы согреваются не только его ноги и руки, но и все внутренности, подумал: «Сущий рай!»
Старик уже сидел за сачаком и ел. Ел с таким аппетитом, будто перед этим голодал семь лет. Обсасывая мосол, кивнул Длинному: «Располагайся!»
Длинный снял пальто, повесил его на крючок, сказал женщине с длинными ресницами, которая сидела рядом со Стариком, прижимаясь к нему и поглаживая ему плечи:
— Привез вам еще мешок груза.
— Ой, покажи скорей! Как хочется посмотреть! — Глаза ее загорелись, но она не убирала рук с плеч Старика.
— Как будто не увидишь... Длинный, изголодавшийся за день, собрался было взять кусок мяса из большой миски, стоявшей на сачаке, но передумал.
— Ладно...— Он встал и вышел на веранду. Встречавшая его женщина, хозяйка дома, ее звали Дженнетгуль, пошла следом.
Когда они вернулись, Длинный .одной рукой обнимал дрожавшую от холода женщину, в другой держал свой узел. Он поставил его в сторонке, но Дженнетгуль торопливо развязала узел, засунула в него руку, вытащила отрез панбархата. Передала его подруге.
Сахрагуль, продолжая прижиматься к Старику, правда, без прежней страсти, сняла руки с его плеч, погладила ладошкой нежную ткань:
— Все одного цвета? И узор одинаковый?
— Половина красные, половина зеленые, — ответил Длинный.
— Госцена-то их какая? Пятнадцатирублевые, что ли? Длинный промолчал на этот раз — он знал, что Сахрагуль прекрасно разбирается и в «товаре», и в ценах.
— Сама не видишь? — буркнул Старик.
— Вижу, но не чувствую,—нальцы Сахрагуль сколь зили по ткани.— Мои руки привыкли чувствовать удары сердца моего милого... Панбархат для них слишком грубая вещь...—Она кокетливо положила голову Старика на плечо.— Сколько привезли отрезов?
— На пятьдесят платьев... это двадцать тысяч рубликов... или, думаешь, подешевел велюр?
— Нет... Отрез, как и был, четыреста рэ. Нам из них три тысячи, милый, верно? — Сахрагуль капризно передернула плечами.— Привозить, знаю, трудно, но и сбывать — такое мученье...
— Трудностей становится больше, но и жадность ваша не уменьшается.— Старик начал злиться.—Помру, половину своих денег тебе оставлю.
Сахрагуль посмотрела на подругу, вздохнула:
— Бедные мы девушки! Нам всегда .только половина достается.». Ладно, с меня и половины хватит. Ты уйдешь на тот свет, а я останусь одна-одинешенька, вот денежки и понадобятся... Не сердись, милый.— Она опять приникла к Старику.— Если обеспечишь, я после тебя никого к себе и близко не подпущу...
Старик ухмыльнулся.
...Обе подруги когда-то были замужем, и казалось, жизнь их будет такой, как у всех, — в заботах о мужьях и детях, с обычными радостями и огорчениями семейной жизни. Но семейное счастье не состоялось, детей у них не было, и жизнь их пошла по другому руслу.
Они взвалили на себя тяжкое бремя опеки разных сомнительных личностей. Они помогали им в темных делишках, и щедрое вознаграждение было для них радостью, выше которой, они считали, ничего не может быть. Первое время побаивались, что кара настигнет их, как настигала их временных мужей. Утешали друг друга: «Бросим, скоро бросим....» Но время шло, привычка и безнаказанность брали свое, все реже посещали сомнения и угрызения совести.
Они остались без друзей и подруг, замкнулись в своих стенах. Когда были совсем молоденькими, встретив мать с ребенком, умилялись и тосковали о своей несложившейся судьбе, потом же, высоко задрав нос, проходили мимо таких женщин, толкая друг дружку под локоть: «Посмотри, на эту дуру, без конца стирает пеленки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85