Проводил нас до самых дверей.
Али Муртаза Афзалов работает главным хирургом областного отдела здравоохранения. Он нас ждал. Только вошли в кабинет, вырвал телефонный шнур из розетки. «Чтобы не мешал говорить»,— сказал. Усадил нас на диван в белом чехле, сам остался за своим столом. Он такой худенький-худенький старичок, весь светится, и глаза голубенькие, а волосы редкие, белые, как высохший тростник.
— Весь к вашим услугам.
Он этой фразой не дал начать говорить капитану. Ра-мазанову, открывшему рот — я это видел,— чтобы справиться у хирурга о его здоровье. Рамазанов поэтому сразу доложил, из-за чего мы «отнимаем у него его золотое время».
Хирург изменился в лице, когда он назвал Хлнум Хак-гасову. Кожа на его лице была тонкая и выцветшая, я боялся, что она порвется,— так широко он улыбнулся. Я, надверное, долго смотрел бы на него, тоже раскрыв рот, если бы Рамазанов не толкнул легонько мою ногу носком ботинка: говори, мол, теперь ты.
— Я приехал из Туркмении...—начал я, но Али Муртаза перебил:
— Я знаю.— Он продолжал так же широко улыбаться.— Ханум сейчас у вас?.. Когда она жила здесь, по-другому, как «уважаемый Али Муртаза-ага», .она меня не величала. Сколько лет не видел, стал забывать ее голос, глазки.., Какие они были жгучие, как у цыганки. Что, она и теперь такая же пригожая?
Говорил Али Муртаза долго.
Мы узнали, что в самом начале войны, пройдя краткосрочные курсы медсестер, Ханум стала работать в госпитале, в хирургическом отделении. До самого конца войны она работала с Али Муртазой. Работала очень хорошо. Как и другие сестры,.не щадила себя, от нее он никогда не слышал жалоб, не говорила, она: «Нездоровится мне», «устала»,— наоборот, чаще говорила другое: «Такая-то заболела, разрешите я за нее подежурю»... У нее много благодарностей от администрации.
— Потом сменила профессию.— Али Муртаза вздохнул.— Медицина в лице Ханум потеряла преданнейшего ей слугу.
Он снабдил нас фамилиями и адресами тех, кто работал с Ханум в госпитале. А кое-какие его. наблюдения показались мне заслуживающими особого внимания. Например,
такое: «Если бы Ханум не вышла тогда замуж, она не изменила бы медицине».
Когда я спросил, как же это понимать, он рассказал мне историю знакомства Ханум с Мегере мом. Он вернулся с фронта, получив в конце войны ранение. Лечился в госпитале. Там они и познакомились. Поженились. Поправившись, Мегерем получил какую-то солидную должность в городском коммунальном хозяйстве. Ханум ушла из боль-' ницьС потому что он устроил ее сначала в кинотеатр, потом директором гостиницы.
Вывшие друзья Ханум и Мегерема подтвердили, что до того, как перейти из гостиницы в ювелирный магазин, они жили как все, скромно, Когда же мы поинтересовались, не были ли родители Ханум олень состоятельными людьми, один из наших собеседников так и рассмеялся нам в лицо:
- Еще чего! Не верьте тому, кто вам это сказал. Ханум сама отвозила сэкономленное отцу и матери а аул — и продукты, и одежду. Если вы мусульмане, вы поверите мне, что я не лгу. Будь они богатыми, она исходила бы в молодости все время в одном и том же ситцевом платье.
Мы пошли в горторг после этого разговора. Директора промторга на месте не оказалось. Битых полчаса просидели у его кабинета, а когда секретарша сокрушенно сказала: «Я Же вам говорю, его, наверно, сегодня не будет», появился и он сам. Уловив, чего от нега хотят, с ходу отрезал:
- Когда Ханум работала в ювелирном магазине, я был продавцом гастронома. От меня вам нет никакой пользы.— Он поднял вверх обе руки, как бы прося оставить его в покое. - Поднимите архивы... С Сулейманом Додоевым, конечно, уже повидались?
- Нет. Кто это? — спросил я. Он прищелкнул языком от удивления, снова поднял руки, как на молитве:
- Хо-хо... Оказывается, есть еще такие, которые не знают Сулеймана-агу... Ничего, это означает одно: всех, кто уходит на пенсию, ожидает его участь. Сулейман До-доев — это мой предшественник.
Мы не стали задерживаться в этом кабинете и, заполучив адрес Додоева, помчались к нему. Он хоть и жил у черта на рогах, но оформил свою саклю (так торцы называют дом) снаружи и внутри что надо. Стены вокруг дома, особенно со стороны соседа справа, выше чем у других на целый локоть. Ворота металлические... кстати, точно такие же, как у соседа. «Чего не хватает этим солидным воро-
там?»—подумал я и вспомнил: таблички с надписью — «Во дворе злая собака».
Погода была холодная, но нас встретил Парнишка в одной рубахе:
— Входите, входите, дедушка дома!
Он не знал, кто мы, с какими намерениями пожаловали, но это его и не заботило. Он, как говорится, был сплошное радушие. Войдя во двор, мы замерли как вкопанные. Собственно, мы и не видели еще собаки, но она лаяла так грозно, что мы не решились идти вперед. Мальчик понимающе улыбнулся; мне показалось, даже немного насмешливо улыбнулся: «Такие большие дяди, а боятся собаки...»
— Не бойтесь, это соседская. Мы бы тоже держали собаку, и я, и папа, и дедушка хотят, но не можем бабушку уговорить.
Пока мы шли по вымощенной кирпичами дорожке к широкому крыльцу их дома, он рассказал нам, как бабушку в. молодости покусала собака, и с тех пор она их возненавидела.
— Терпеть их не может,— кончил он рассказывать уже без прежнего своего веселья. У самого крыльца обогнал нас и вбежал в. дом.
А мы взошли на веранду, разулись, плащи повесили на прибитые к стенке рога торного архара, служившие вешалкой.
Только разделись, как дверь из комнаты открылась и появился почтеннейший с виду человек в высокой папахе, в халате с воротником, обшитым черным бархатом. На ногах ичиги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85