Очень хотелось есть, поэтому мы быстро поднялись с площадки, на которую, как стрекоза, сел вертолет, к сакле председателя. Он был еще молодым, этот председатель, но лоб уже из-
бороздили морщины. Жене, накрывавшей на стол, когда она принесла кувшин с молоком, сказал:
— Я знаю туркмен. Они любят чай, особенно зеленый. Принеси-ка нам полный чайник,— Жена ушла, а он объяснил, откуда он знает туркмен: — Я три года служил в Ашхабаде. Ох и пьют там чай! На удивленье. Молодцы просто! Какие мужественные люди. Полюбил их навсегда...
Постепенно он подвел базу под свое намерение поднять стакан вина за успехи Туркменской ССР. Такой тост нельзя было не поддержать...
Надо сказать, что чай горцы пьют, как туркмены, не спеша. За столом все веселятся, рассказывают всякие побасенки... Да, радость поселилась в этих скромных саклях, на этих скалах. Пожить бы здесь подольше!
После того как жена убрала посуду, хозяин дома внес предложение:
— Вы, конечно, приехали по делам. Решайте: если их можно оставить до завтра, приглашаю сейчас поохотиться. Есть на примете один джейран. Я его давно вижу, но пока не трогаю. Оставляю для хороших гостей. Думаю, приедут, тогда и пойдем за ним.
У капитана Рамазанова, оказывается, душа охотника. Вскочил, руки потирает, губами чмокает, как будто уже собирается пробовать жареную джейранину.
— Эй, власть, машаллах! Удивляюсь, почему до сих пор в Цумаде не было гостей! Удивляюсь и радуюсь... За кусок джейранины я готов отдать всех баранов на свете, аллах-биллах, „серьезно говорю, ребята. Поверьте мне!
Я ему поверил, и по тому, как посмотрел на него, он понял, что не надо давать хозяину дома согласие. Я вовремя посмотрел на него, ведь у горцев так: согласился, дал слово — сдержи. Если бы хоть словечко у него вырвалось, он бы его назад ни за что не взял. Меня бы оставил здесь, а на охоту пошел бы. Радость его сразу погасла, будто огонь ветром задуло. Он посмотрел на хозяина:
— Власть, ради охоты я готов жизнью пожертвовать, но есть вещи поважнее. Просьба у нас такая: если ты на самом деле хочешь взять нас на охоту, то помоги нам быстро сделать наши дела. Дела важные...
Чем больше слушал его председатель, тем скучнее становилось его лицо. Мы Испортили ему настроение тем, что не пошли на охоту.
— Я вам помогу, возражений нет... Все-таки лучше, когда приезжают сюда с другими целями.
Рамазанов понял его по-своему;
— Что, Хакгасовы твои родственники? Или еще что? — Он спрашивал без стеснения, глядя хозяину дома прямо в глаза.
Тот глаз не отвел, начал развивать свою философию. Говорил асторожно, как-то нехотя, но сомнения наши стали рассеиваться.
— Село — это одна семья, одно тело. Сломайся даже ноготь — боль отдается во всем организме... Покровительствовать преступникам не входит в обязанность властей. Когда высокие инстанции убедились, что я это сознаю, тогда и поставили, руководить сельским Советом. Если все дело в том, что вам надо, помочь вам легко, но все же охоту я с повестки дня не снимаю.
Возразить ему было нечего, и мы вышли из сакли. Пошли вниз по тропинке, выложенной крупными и мелкими камнями, шли как по лестнице. Дорожка шла вдоль стены, тоже выложенной из камня, и была такой узенькой, что, когда навстречу поднимались молодые и старые женщины с кувшинами на плечах, наполненными водой, нам приходилось вплотную- прижиматься к стене, чтобы пропустить их. Смотришь сверху на домишки — они будто друг на друге сидят. Кажется, один-съедет —и потащит за собой остальные. Когда смотришь вниз, голова кружится, а озорной детворе хоть бы что — бегают вверх-вниз, галдят, не боятся свалиться. У калиток встречаются старушки, стоят, на нас молча смотрят. Может быть, глядя на таких, как мы, они-вспоминают молодость? По двое, по трое сидят на скамейках аксакалы, неподвижные как статуи. У нас, когда старики соберутся вместе, становится весело, оли подшучивают друг над другом, смеются — одни показывают свои последние кривые зубы, другие трясут козлиными бородами, третьи вытирают слезы. Не увидишь ни одного, кто не улыбался бы или сидел молчком. Здешние, похоже, закончили свои беседы, навсегда отсмеялись. Замкнулись, каждый решая, может быть, какой-то самый последний и самый важный вопрос. Я думаю, если бы они рассказали, все то, что повидали на своем веку, мы бы услышали увлекательные истории, Я не мог смотреть на них без волнения. Ведь эти белобородые аксакалы — живая история аула. (Здесь я подумал, что прав наш провожатый, назвав аул одним цельным организмом.) Они и старость, и молодость аула. Его
вчерашний, сегодняшний и завтрашний день. Подножья и вершины этих гор. Судьба этого аула, ущелий и гор, окружавших его. Сколько достоинства в их осанке! Разгладить бы им морщины, и вернется к ним их молодость, времена, когда с саблями в руках они защищали честь своих домов, вернутся дни горестные и дни радостны», дни веселых свадеб, когда на звуки зурны они стекались на праздники по этим стертым от подковок их сапог дорожным камням. Развяжи сейчас они свои кушаки, и посыплются из них легенды, были и небылицы, что накопили они за свою долгую-долгую жизнь...
Пока мы были в Цумаде, сколько бы я ни проходил мимо некоторых аксакалов, они так и не меняли своих поз. Поразительно!.. Я решил потревожить шагавшего впереди председателя, тронул его за плечо:
— Что мы так торопимся? Они-то, наверное, знали Хак-гасовых? Все расскажут...
Он не остановился, помахал рукой из стороны в сторону: — Они-то? Это же мальчишки... семидесятилетние да восьмидесятилетние! Нам нужны солидные свидетели, зрелый люди. Идем к старшим братьям, к отцам этих аксакалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85