Настанет день, когда эти зерна принесут прекрасные плоды.
— Храни тебя господь! — произнесла старуха и, вздохнув, умолкла.
— Марийка, принеси мне одежду! — сказал Стоян сестре,
Девушка подошла к стенному шкафу, открыла его и стала в нем рыться. Тем временем Стоян сбросил с себя крестьянское платье, под которым был спрятан револьвер. Переодевшись, Стоян ничем не напоминал крестьянина, изображавшего медведя. Обут он был в штиблеты, одет в пальто, и только фес указывал на то, что он живет в местности, которая находится под властью турок. Даже европейцы, проживающие в Турции, носят этот головной убор. Он неудобен, от солнца не защищает, но... к нему привыкли, и все следуют обычаю.
Усевшись на подушку, Стоян сказал:
— Ну, теперь я чувствую себя так, словно как следует отдохнул.
Хозяйка занялась приготовлением ужина, хлопоча у огня; время от времени она бросала на сына полные любви взгляды.
— Ты как будто выше стал,— сказала она.
— Не вырос же я на самом деле,— отвечал сын.
— Конечно, нет, но мне так кажется...
— Нет, он все такой же,— сказала старуха.
— Ах, он вырос, вырос,— подхватила девушка. — Ну, что ты...— возразили бабушка и мать.
— Вырос,— настаивала девушка, пристально глядя на Стояна. Она сама не сумела бы передать словами свои мысли, но чувствовала, что брат ее вырос в нравственном отношении.
— Э,— послышался голос в сенях,— солдаты теперь до утра проспят. Сам султан не заставил бы их встать. Не смогут... Мастика их угомонила...
Это был Пето. Он вошел в горницу и, вздохнув с облегчением, сел у камина, вынул из-за пазухи кисет, набил себе трубку и передал кисет сыну.
— Не надо,— сказал Стоян.
— Там есть папиросная бумага.
— Я не курю.
— Как так? Ведь ты курил?
— Курил, да бросил.
— Гм... гм,— удивился отец. Он взял горячий уголек, закурил трубку и спросил:
— Почему же ты бросил курить?
— Я рассчитал, что за те деньги, которые истратишь па табак в продолжение трех месяцев, можно купить револьвер или книгу.
— Револьвер или книгу...— повторил механджи.— Разве это одно и то же?
— Да, между ними много общего: и то и другое помогает нам в войне против турок... Я никогда не расстаюсь с револьвером,— им я буду защищаться от за-птий, если они вздумают напасть на меня. А книги подтачивают, помогают нам подкапывать турецкое владычество...
— И надеетесь подкопать?
— Конечно, не подкопаем, если не будем копать,— ответил молодой человек.
— Да, верно... верно,— заметил механджи.— Если сидеть сложа руки, никогда ничего не добьешься. Это правда.
— У турок против книги нет оружия.
— Но зато против револьверов есть. — Да, пока есть.
— Я не понимаю,— заметил Пето,— почему они с вашими книгами не воюют своей книгой.
— И у них есть книги, только зарядить их нечем.
Револьвер заряжается пулей и порохом, а книга — правдой и справедливостью.
— Угу...— пробормотал механджи. Очевидно, он не понял сравнения, с помощью которого сын старался пояснить ему свою мысль.
Но молодая девушка поняла брата. Она пристально смотрела на него и ловила каждое его слово. Она стояла неподвижно, как бы в полузабытьи. Бог знает сколько времени простояла бы она так, если бы мать, тронув ее два раза пальцем, не сказала:
— Стол!
Девушка словно очнулась от сна и начала собирать ужин. Через несколько минут столик был накрыт, и вся семья принялась за еду.
В судьбе Болгарии много любопытного. Некогда, как известно, она была не только независимым государством, но даже могущественной державой. Потом она пала, и в этом нет ничего необычного — такая участь постигла не одну великую державу. После потери независимости Болгария была всеми забыта. Больше того, она словно сама забыла о себе. Болгария была так основательно предана забвению, что ни в истории, ни в географии, ни в статистике, ни в этнографии, ни даже в истории литературы не упоминалось ее название. Болгары были отнесены к той же категории, что половцы, печенеги и хозары. Ученые причислили их к обитателям Геродотовой Скифии, г название турецкой провинции считалось простым административным термином. Одним словом, все забыли про Болгарию, забыли про свою родину и сами болгары. В начале нынешнего столетия болгарин перестал себя' считать болгарином: он был просто «райя» по закону, по положению, и никто не сносил своей участи так покорно, не старался приноровиться к обстоятельствам так, как он.
Такова уж судьба: собака родилась собакой, а райя — райей! Ведь против судьбы не пойдешь, и болгарин с примерной покорностью мирился со своей судьбой и был верноподданнейшим слугою падишаха. Волновались и бунтовали греки, сербы, албанцы; болгарская
территория бывала театром военных действий. Турция начала распадаться, но болгары продолжали оставаться верноподданными, и только в пятидесятых годах XVIII столетия начали проясняться их головы. Лиха беда начало. Национальное самосознание, в продолжение нескольких веков дремавшее под спудом, стало прорываться на поверхность и расти с удивительной силой и быстротой при помощи книг и журналов, издаваемых с позволения властей. Возникли совершенно новые проблемы. Болгары спохватились, что им принадлежит церковь, что им принадлежат политические права. Первым вопросом занялась царьградская печать, второй освещался на страницах книг, брошюр и журналов, которые писались и издавались за границей. Народ стал пробуждаться от векового сна, пробуждались различные слои общества, но главным образом мещане и крестьяне. В народе возникло новое, неведомое дотоле чувство; любовь к родине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87