Ведь он сам сидел в тюрьме, ведь он сам был закован в кандалы. И разве ему не пришлось отдать четыреста меджидие?
Приближалось время заседания меджлиса, в котором он должен был принять участие. В совете заседали выборные представители от мусульман, христиан и евреев. Кроме того, в члены меджлиса входили высшие сановники церковной иерархии: турецкий муфтий, владыка и викарий от христиан, раввин от евреев. Они не выбирали. Согласно букве закона, на основании которого действовали эти местные самоуправления, все члены совета пользовались одинаковыми правами, но фактически дело обстояло совершенно иначе. Христиане и евреи во всем подчинялись туркам хотя бы потому, что в руках последних находилась власть. Турки были хозяевами края. Христиане и евреи, хотя и были многочисленнее, всегда уступали им, то есть молча соглашались с предложениями и решениями, исходили ли .они от отдельных турок или от представителей власти. Председателем на собраниях всегда был мусульманин. Таким образом, фактически все дела решались представителями господствующего народа, остальным же было предоставлено право воображать, что они тоже решают.
К такому именно заседанию готовился хаджи Христо. Заседание должно было состояться в среду. В воскресенье, когда народ выходил из церкви, хаджи Христо остановился у дверей и, увидев Мокру с Анкой, подошел к ним. Они поздоровались.
— Я бы зашел к тебе, Мокра, если б был уверен, что ты меня хорошо примешь,— сказал хаджи Христо.
— Разве ты когда слыхал, чтобы я кого-либо дурно приняла?— ответила Мокра.— Милости просим... заходи.
— А Петра я застану?
— Кажется, он дома.
Они пошли вместе. Мокра провела гостя в мусафир-лык, пригласила сесть, а сама ушла. Через несколько минут появился Петр. Он, как хозяин дома, должен был занимать гостя. Анка принесла угощение: варенье и воду, потом кофе. Затем последовали трубки. Когда синеватый дым поднялся над головами сидящих — степенного болгарина в потурях, куртке, фесе, подпоясанного широким поясом, и молодого человека в европейской одежде,— хаджи Христо заговорил:
— Я пришел просить тебя написать кое-что...
— А именно?
— Да нечто такое, что, пожалуй, будет и против тебя. Впрочем, хоть ты и учился за границей, все же ты почтенный и спокойный человек... Все видят это и ценят тебя по достоинству. Ты извлек урок из судьбы своих братьев и не заразился болезнью, которая напала на всю нашу молодежь.
— Гм...— пробормотал Петр.— К чему это ты клонишь, хаджи Христо?
— А к тому, чтобы ты написал... Ты можешь написать лучше меня, лучше кого бы то ни было.
— Что же надо написать?
— А вот что... Собирается меджлис, и мне хочется сказать там кое-что об этом нашем несчастном образовании — чтоб ему пусто было! Пора уже покончить с ним, пора покончить с заразой, которая ведет к гибели нашу молодежь.
— Если ты намерен выступить, то при чем же здесь я?
— А вот при чем. Во-первых, нужно представить все это в виде жалобы, а во-вторых, необходимо под-нести нашу жалобу паше или даже самому султану как верноподданническое прошение. Конечно, лучше тебя никто не напишет... Пусть они раз навсегда освободят нас от этого проклятого просвещения... Пусть запретят посылать молодежь за границу... Пусть наведут порядок в школах и библиотеках...
— Позакрывают, наверно.
— Ну да... Не в них ли причина всех зол? В школах никто еще гроша ломаного не приобрел, а сколько человек из-за них пострадало! — Он глубоко вздохнул и продолжал:— Я едва не плакал над судьбой Станко... А Стоян, разве он мало причинил мне зла? Что погубило Станко? Школа. Что заставило Стояна бросить торговлю и заняться глупостями? Разумеется, школа. Из всех, кто учился в школах, один ты уцелел, вот и напиши прошение. А когда паша узнает, что это ты написал,— он тебя при случае не забудет.
Петр задумался. Он соображал, как бы уклониться от этого предложения и в то же время не оскорбить хаджи Христо, расположение которого ему хотелось сохранить
хотя бы потому, что оно служило отличной ширмой. Между тем хаджи Христо продолжал:
— Если бы султан склонился на нашу , просьбу, в стране нашей снова воцарилось бы прежнее спокойствие,, а оно нужнее всего нам с тобой: мне — потому что я стар, тебе — потому что ты молод. Видишь, как обстоят дела: состояние свое я, конечно, не возьму с собой в могилу. Вот мне и хочется отдать его кому-нибудь вместе с дочерью и быть уверенным, что оно не пропадет... А такую уверенность может дать только спокойствие.
Это был довольно ясный намек, из которого Петр мог понять, что хаджи Христо прочит его в женихи. Он промолчал, а хаджи Христо продолжал ораторствовать:
— Чтобы упрочить мой и твой покой, покой всех купцов, ремесленников и крестьян, а также всего нашего отечества, напиши это как можно лучше.
Петр выслушал, покачал головой и сказал:
— Если бы я даже хотел, я все равно не сумею.
— Ну! — удивился хаджи Христо.
— Да, не сумею.
— Не может быть!
— Кажется только, что не может быть, а между тем оно так и есть.
— Ведь ты умеешь писать.
— Да, я пишу по-болгарски, по-русски, по-немецки, по-французски, а вот по-турецки — не умею.
— Ничего! — воскликнул хаджи Христо.— Напиши по-французски, паша и султан поймут.
— Что же, это будет прошение лично от тебя?
— Нет, от всего меджлиса.
— Разве меджлис поймет французское прошение? Этот вопрос несколько озадачил хаджи Христо, но он тотчас же ответил:
— Не важно, поймут они или не поймут. Я расскажу в чем дело и уверен, что все без исключения подпишут.
— Но я не умею писать прошения.
— Почему? — удивился хаджи Христо.— Прошения пишут вот так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87