Его заставили отвечать,— он отвечал, но говорить правду было невозможно, так как его откровенность могла повредить многим. Он знал, что обречен на смерть, знал, что смягчение наказания возможно, но он должен был купить его такими средствами, против которых возмущалась совесть патриота. Условия, в которых находилась его родина, в нем выработали два вида морали, которые не всегда приходили между собой в согласие. Вот какие явления порождало турецкое владычество.
— Так ты утверждаешь, что не скрывал у себя Стояна? — повторил Аристархи-бей.
— Нет,— твердо ответил Станко.
Решительный тон Станко несколько поколебал уверенность следователя. Может быть, цыганка соврала и выдумала всю историю с бочкой? Цыганке нельзя было доверять, особенно ввиду того, что оба обвиняемых ка-
тегорически все отрицали. Надо было во что бы то ни стало добиться признания от кого-нибудь из них.
После Станко привели Грождана. С ним следователь не имел никаких затруднений. Крестьянин и здесь рассказал все обстоятельства дела откровенно, ничего не скрывая. Но Аристархи-бею надо было кое-что изменить в его прежних показаниях.
— Твоей жене надо было готовить пищу для солдат?
— Да,— отвечал Грождан.
— Ваша очередь пришла?
— Да, наша очередь.
— Потому милязим и пришел к тебе?
— Не знаю, зачем он пришел.
— А об очереди знаешь?
— Об очереди знаю.
— Если знаешь об очереди, значит знаешь, зачем приходил к тебе милязим. Одно связано с другим. Правда?
— Правда. Эти показания китабджи записывал в протокол.
— Ты обдирал шкуру с ягненка? Грождан подтвердил.
— На каком расстоянии от дверей твоего дома находится тот столб, у которого ты обдирал ягненка?
— Шагов десять будет. — Так ты слышал, как убивали милязима?
— Нет, не слышал.
— Как? ты не слышал? — крикнул бей.
— Сл... сл... слышал,— ответил перепуганный крестьянин.
— Значит,, ты сговорился с убийцей?
— Нет, нет, нет.
— Как нет? — снова крикнул следователь.— Ты говорил со Стояном о Болгарии? О Турции... Ты спрятал его за одеждой?
— Да,— робко ответил крестьянин.
— Так как же ты смеешь отрицать, что вы сговорились! Сознавайся!—грозно крикнул следователь.— Сговорился?
— Сг... сг... сгово-рился.
— Ну вот, хорошо по крайней мере, что сознаешься. Так и запишем, что ты добровольно сознался.
Вот каким образом Аристархи-бей собирал материал для будущего процесса и вот как он сообразовывался с инструкцией цивилизованного рущукского губернатора, приказавшего вести следствие на европейский манер, Да, Турция цивилизовалась.
Следствие по делу Стояна обеспокоило население Рущука, особенно болгар. Цыганка была не единственным доносчиком, их оказалось гораздо больше. В результате обыски и аресты приняли эпидемический характер и посеяли тревогу среди населения. Это бедствие задело и такие семьи, которые не имели ничего общего с какой бы то ни было заговорщической деятельностью. В большинстве случаев арестованных допрашивали и отпускали домой. Однако некоторые были задержаны и посажены в тюрьму, в одиночные камеры. К последним принадлежал и хаджи Христо, который уже три дня находился в одиночном заключении и к тому же в оковах.
Арест его напугал хозяйку дома, дочь и всех домочадцев. Заптии не объяснили причины ареста, но хозяйка знала, за что хаджи арестован. Знала об этом и дочь, а также Стефан. Остальная прислуга ни о чем не догадывалась. Как только увели хозяина, жена хаджи Христо стала упрашивать Стефана, чтобы он сохранил все втайне.
— Сто куруш получишь, только молчи.
— Я и без денег молчать буду. Категорическое отрицание казалось единственным
путем к спасению, и действительно это была самая лучшая тактика. Хаджи Христо решил не признаваться даже в том случае, если бы сам Стоян сказал ему в глаза, что действительно в то утро пробыл полчаса в его доме. Поэтому он усердно молился о том, чтобы Стояна не поймали, и верил, что милосердный господь не оставит в своей милости такого богатого купца, как он, такого степенного человека, отца дочери-невесты. Он вспоминал свои пожертвования на храмы и свои благонамеренные речи на собраниях меджлиса, вспоминал, как ласково принимал его однажды паша. Словом,
он уповал на справедливость божию. Но, несмотря на это, хаджи Христо очень томился в одиночном заключении, тем более что не знал, как долго продлятся его
муки.
На четвертый день утром, когда хаджи Христо еще молился, к нему в камеру зашел Аристархи-бей и вежливо поздоровался с ним.
— Ну, что же? Надумал? — спросил он.
— Я все время думаю о постигшем меня горе. Какой-то враг донес на меня, оклеветал меня,— промолвил хаджи Христо плаксивым тоном, поднимая скованные руки.
— Не в том дело, кто донес, а в том, что донос этот правильный.
— Нет, ложный.
— Тсс...— остановил его Аристархи-бей.— Не отрицай. Мы теперь одни, и, если хочешь, я расскажу тебе, как все произошло.
— Хотел бы я знать, кто мой враг.
— Не в том дело... Стоян пришел к тебе, ты ему пригрозил, что выдашь, но жена и дочь стали тебя упрашивать, и ты велел ему уйти.
Купец обомлел от страха и удивления.
— Вот видишь, я все знаю,— продолжал бей,— ведь не святой же дух сообщил мне все это. Стало быть, лучше сознайся. Иначе тебе будет только хуже.
— Ах, я сознался бы, если б только я был хоть в чем-нибудь виноват...
— В том, что Стоян пришел к тебе и ты его не выдал, это во-первых. Затем...
— Боже милосердный! — перепугался купец,
— Не беспокойся. Мы с тобой говорим с глазу на глаз. Так слушай. А чтобы ты был смелее, начну с вопроса: заплатишь?
Вопрос этот привел купца в чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87