Пол был покрыт стертыми рогожками, а у стены лежала груда продолговатых подушек, набитых соломой и шерстью и обтянутых с одной стороны узорчатым фиолетовым ситцем сомнительной свежести. Эти подушки служили и для сиденья и для спанья. У одной стены над широкой каменной плитой возвышался очаг, снабженный внутри перекладинами, к которым на цепях привешивались медные котлы. Возле порога на толстом деревянном гвозде висел котелок с водой и жестяной ковш. Так выглядела эта комната, которая служила в одно и то же время кухней, спальней, столовой и гостиной.
Три женщины, находившиеся здесь, олицетворяли собой три возраста: старческий, зрелый и юный. Первый был представлен старухой, которая сидела на полу и пряла шерсть. Достойной представительницей молодости была девятнадцатилетняя или двадцатилетняя красавица, наделенная силой и здоровьем. Она сидела рядом со старухой и вышивала красным гарусом по шерстяной ткани. Женщина в зрелом возрасте суетилась по комнате, поглощенная хозяйством.
До прихода солдат дверь в комнату была открыта. Но, завидев их, женщина немедленно заперла ее.
— Зачем?—спросила старуха.
— Солдаты,— последовал ответ.
Старуха с беспокойством взглянула на молодую девушку.
Все три женщины напрягли слух и тревожно поглядывали на потайную дверь в задней стене. Но когда шаги в сенях стихли, они успокоились.
— Должно быть, из Систова в Рущук идут или же из Рущука в Систово,— заметила хозяйка.— Напьются кофе и уйдут.
— Дай-то господи! — ответила старушка.— Но...
— Что такое, бабушка?—спросила девушка, заметив, что старуха не договаривает.
— Солдаты — к несчастью...— ответила та.
— Несчастье, когда они приходят и грабят...
— Солдаты — к несчастью,— повторила старуха.
— Ведь они уйдут.
— Уйдут!.. может, и уйдут... дай бог!.. Не к добру они, все равно что покойник.
— Что ты, бабушка! — воскликнула с тревогой девушка.
— И почему им не сидится в Систове или Рущуке, раз им там хорошо! — снова запричитала старуха.
— Ведь дорога из Систова в Рущук проходит мимо нас,— заметила хозяйка, которая, предвидя, что надо будет готовить угощение для низамов, суетилась возле очага.
— Солдаты — всегда к несчастью,— заключила старуха и замолчала. Она даже ничего не ответила хозяйке, когда та, услыхав в сенях шаги, выглянула в окно и сообщила, что перед механой стоит часовой. Старуха только вздохнула.
Пето, войдя в сени, сказал жене:
— Еды на семь солдат. А Марийка вечером пусть собирается в Драганицу.
У хозяйки все, кроме лепешек, было уже готово. Ну да за лепешками, дело не станет. Пока готовились на огне кушанья, девушка замесила тесто, сделала большую лепешку и положила на доску. Хозяйка потыкала ее ручкой деревянной ложки, очистила на очаге круг, положила туда лепешку и, присыпав горячей золой, стала собирать на стол.
Накрыв столик скатертью, она поставила на него поднос одинаковой с ним величины, а на поднос деревянную солонку, перечницу, несколько небольших тарелок. На одной был жареный горох, на другой — маслины. Затем она разложила деревянные ложки, а посре-
дине поставила миску с пилавом. Когда все было готово, хозяйка обратилась к старухе:
— Майка!
Старуха не без труда встала, и, отложив в сторону пряжу, взяла из рук хозяйки столик с едой, и вышла с ним в сени. Здесь встретил ее механджи.
— Они хотят есть на дворе,— сказал он. Старуха остановилась и ждала, пока мимо нее не прошел весь отряд. Позади всех шел милязим. Он посмотрел на старуху и, обращаясь к Пето, спросил:
— Что же, у тебя нет ни булки, ни момы?
— Нет, эфенди.
— Ведь ты, джанэм, наверно, женат? — допытывался турок, направляясь к тенистому ореху, росшему возле механы.
— Да, эфенди,— ответил Пето.
— Почему же еду не несет булка?
— Моя старуха нездорова.
Он сделал ударение на слове «старуха», да.вая понять, что жена его не молодая женщина, до которых турки были большие охотники, предпочитая их даже девушкам. Со времени издания Абдул-Меджидом «танзимата» * закон охранял девушек. Следовательно, такому низкому чину, как милязим, небезопасно было покушаться на них. Это могли позволить себе лишь высшие чины, а милязим за такие штуки мог бы поплатиться. Несколько наказаний, устроенных для всеобщего устрашения, обуздали их порывы и заставили быть осторожнее по отношению к девицам. Однако закон этот не распространялся на «булок», которые, по представлению господствующего народа, считались общим достоянием.
Когда милязим и все низамы уселись в тени ореха в кружок, механджи, взяв у старухи столик, поставил его между ними. Старуха принесла завернутую в полотенце лепешку, а механджи — мыло, таз и воду. Турки вымыли руки. Лепешку вручили милязиму, который, разломив ее, положил п'еред каждым низамом по горячему дымящемуся ломтю. Турки, обжигаясь и дуя на пальцы, отламывали по кусочку, скатывали в шарики и глотали. Кто
съел по два, кто по три шарика. Наконец милязим принялся пальцами есть пилав, подав таким образом сигнал своим подчиненным, которые дружно пошли на. приступ миски. Они ели и время от времени запивали водой, передавая кувшин из рук в руки.
Воины султана изрядно подкреплялись во дворе кри-венской механы под тенью ореха. Пето не скупился, хотя отлично знал, что за все это не получит ни единой парички. Хозяйка одного пилава столько наготовила, что семь человек могли наесться до отвала. Но пилавом дело не ограничилось,— следом за ним на столе появились другие, яства: чорба —- кисловатая похлебка со сметаной, в которой плавали куски мяса; за чорбой — соус, приправленный толченым турецким перцем;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87