Никола с фирманом в руке стал бы перед ней на колени и сказал:
«Вот видишь! Это я совершил... Я нашел союзников среди птиц...».
— О лебеди, лебеди! — восклицал он, видя, как белая лента падает вниз, на придунайские болота.
Вдруг юноша очнулся. Кто-то спрашивал его:
— Что ты здесь делаешь?
Он оглянулся. Рядом с ним стояла женщина, которая остановилась, проходя мимо. Эту женщину он уже где-то встречал.
Никола посмотрел на нее и ответил:
— Да так, сижу...
— Не сиди здесь, сынок.
— Почему? — спросил он.
— Это нехорошее место: голова может закружиться... У тебя голова еще не закружилась?
— Нет,— отвечал Никола,, удивленный таким вопросом.
— Ты вот лебедей звал... чего тебе от них надо? Этот вопрос смутил нашего героя.
— Гм...— продолжала женщина.— Оставь лебедей в покое... Ничего ты у них не выпросишь.
— Я ни о чем не прошу.
— Ты звал их, как звал бы, к примеру, меня: «Баба Мокра!» — сказала женщина.— Оставь их в покое... и не сиди здесь... Разве тебе нечего делать?
— Мне... нечего делать?
— Вот видишь... вечер наступает.
Старуха указала на небо. За горизонт уже опускался большой красный диск.
— Вот уж вечер,— повторила старуха,— день кончается, и дела пора кончать. Неужели ты еще не начал никакого дела?
Никола встал, взглянул на старуху и промолвил:
— Я, бабушка, служить начал.
— Вот видишь,— отвечала она.— Ступай же на свою службу. Не сиди здесь. Впрочем, если тебе дозволят...
Баба Мокра говорила с Николой тоном нравственного превосходства, который ему был приятен. Не отдавая себе отчета, он повиновался ей. Старуха осталась на берегу, а Никола ушел.
Сказав старухе, что он служит, Никола имел в виду служение Болгарии, о котором говорила ему Иленка. Этот-то памятный разговор с девушкой и придал его мыслям столь нелепое направление.
Нелепое, конечно, с точки зрения практической. Но разве есть хоть капля разума в том, что человечество прожило долгие века с верой в чудеса и во вмешательство потусторонних сил в обыденные людские дела. Ведь и человечество пережило пору младенчества, и оно создавало себе кумиры, в которые безгранично верило. Никола же не создавал себе никаких кумиров. Он просто мечтал: если бы «она» приказала ему — он бросился бы в пропасть; вот бы обратиться в лебедя и привезти ей султанский фирман. Он не верил в это. Он просто грезил наяву. Если бы старуха не помешала ему, он, быть может, провел бы на берегу всю ночь. Во тьме ночной мечты его приняли бы, вероятно, другой характер. Но старуха помешала ему, приказав уйти, и он послушался. Только отойдя на большое расстояние от пропасти, он спросил себя: почему он послушался, почему подчинился старухе? Баба Мокра! Он что-то слышал про нее, но что именно, не мог припомнить. «О каком разрешении она говорила?» — думал он и, размышляя таким образом, шагал к дому Станко за нелегальными газетами. Станко жил в школе, вернее школа находилась в его квартире, состоявшей из двух горниц: класса и кухни. В классе не было ни парт, ни столов. Только книжная полка, доска да висевшая на стене карта Европы, изданная в начале нынешнего столетия, указывали, что это класс. Ученики во время занятий сидели на полу. Было воскресенье, и потому в классе находилась семья Станко: жена и пятеро малюток. Старшей девочке было не больше восьми лет.
— Здравствуйте! — сказал Никола, входя.
Станко приветствовал его, не вставая с места. Одного ребенка он держал на руках, другой сидел у него на коленях, а третий прижался к нему.
— Я ждал тебя вчера,— сказал Станко.
Виноват,— ответил Никола, усаживаясь рядом, и, ударив себя кулаком по лбу, прибавил: — Голова проклятая виновата... Забыл.
— Не сердись на себя... все мы люди!.. Память? Гм... Ты забыл только первый раз. Поэтому я нисколько не удивился... Но мне пришло в голову, что ты раздумал.
— Что ты! — запротестовал Никола.
— Ведь это опасно, а не всякий готов рисковать жизнью.
— Ведь рисковал же ты, хоть у тебя пятеро детей.
— Гм...— возразил Станко.— Это дело другое.
— Почему?
— Ведь это мое ремесло. Я начинаю с азбуки, а потом иду все дальше и дальше... Детей я учу азбуке... а взрослым говорю: читайте... так и пошло, и вот я разношу издания, к которым люди даже притронуться боятся... Но мне не хочется расставаться с жизнью... Думаю, что и тебе жизнь не надоела.
— Разумеется, не надоела.
— Так смотри, ты еще можешь отказаться.
— Если я откажусь, тогда тебе снова придется взяться за это дело.
— Нет, меня уже заметили.
— Значит, нужен кто-то другой.
— Да, нужен другой, но это должен быть такой человек, который не проговорится, если его будут живьем жечь.
— Мы. ведь с тобой об этом уже говорили.
— Верно, но подумал ли ты хорошенько?
— Немного думал.
— А думал ли ты об этом всю неделю?
Этот вопрос не понравился Николе, и он промолчал. Тогда Станко повторил вопрос в несколько иной форме,
— О чем же ты думал всю неделю?
— О вазе,— отвечал Никола.
— А...— несколько удивился Станко.
— О той, которую я разбил.
— Так она засела у тебя в памяти?
— Я хотел купить такую же.
— Ну?
— У меня и денег не хватило, и выбрать я не смог. Вот я и пошел сегодня к дочери хаджи Христо, чтоб она показала мне точно такую же вазу.
— И что же?
— Теперь мне уж нечего раздумывать, сумею ли я держать язык за зубами, если меня живьем жечь станут.
— Красавица! — заметил Станко и спросил: — А ты ей ничего не говорил про меня и про запрещенные газеты?
— Ни слова.
— Хорошо. Так вот, если ты решился, то придется обождать, пока не выйдет разрешение.
— Разрешение? — удивился Никола.— Я сегодня уже второй раз слышу это слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87