Гаврилка закурил новую папироску, прислушиваясь к разговору: одобряют или нет?
— А хто не колхозники? — выкрикнул Лазарь.— Им што, тоже?..
Ишь ты его, куда Лазарь заворачивает. Гаврилка не был колхозником, так что ж, ему не давать? Надо приструнить этого балаболку, а то распустил язык.
— Тут и решать нечего,— ответил он,— Земля обчест-венная, значит —и урожай. Жрать все хотят. Ежели твоих детишков залишить хлеба, што запоешь? Ты со старыми мерками не лезь. Новая власть — новые мерки. Теперя нету колхозного добра, все добро — народное.— Последнее слово он особо выделил, даже остановился на минутку.— Другое дело, кого считать за едоков. Подумать потребно.
Гаврилка держал надежду, что мужики включат в едоков не только тех, кто остался, но и ушедших на фронт. Сам же он этой мысли высказывать не хотел. Если прикинуть, так он выгадает больше других: троих сынов его забрали в солдаты да троих мужиков дочкиных, и самая меньшая, Люба, черт-те знает куда пропала: не то с ополченцами подалась, не то, упаси господь, к партизанам юркнула. Не дочка — бельмо на глазу. Но это еще до прихода немцев. А что было до установления новой власти — списано. Немец любит строгость и тех, кто подчинялся Советской власти, не карает, потому как власть — всегда власть. Гаврилке сейчас, конечно, легче и с продуктами, и с одеждой, но попробуй прокормить такую прорву внуков и детей. Девки ж его все ледащие, неповоротливые. Сидят в горнице, телки, лущат семечки, на огород не выгонишь.
— Всех считать. Всех!—отозвались мужики.
— Глядите, решайте сами. Я супротив народу не иду,— ввернул староста.
— Правильно, Таврило Кондратьевич!
— По довоенному списку!
— Значить, так и порешим,— подытожил Гаврилка.— Теперя к вам дело, Тимофей Антипович,— повернул он голову к учителю Лапицкому, сидящему молча у стены.— Надо открывать детский дом. Это и нам сподручней, и
приказ из Липовки. Вы у нас учитель, вас и назначили директором.
— Как это? — удивился Лапицкий.— Но меня никто не спрашивал, хочу ли я, смогу ли?
— Сможете, Тимофей Антипович. Сможете,— улыбнулся Гаврилка.— Вы не партейный, новым властям подходите. Прикиньте сами, детдом у нас один на округу, а по деревням уже много сирот, да и метелицких детишков девать некуды. Соберем колхозный урожай, выделим на кормежку, а из Липовки подмогу попросим. Кому ж еще директором? Если што надо — так вы и немецкий знаете...
— Кто вам такое сказал? — Лапицкий встрепенулся, приподнялся со скамейки.— Ошибаетесь, Таврило Кондратьевич, немецкого я не знаю. Английский немного учил, а немецкий не-ет. Это совершенно разные языки.
— Англицкий рази?
Гаврилке казалось, что Лапицкий понимает по-немецки. Третьего дня в Липовке хотел было предложить Тимофея переводчиком, да как-то к слову не пришлось. Вот бы постарался на свою голову. А может, и врет Лапицкий, не хочет с немцами работать? Тимофею он зла не желает, помочь хотел. Переводчик — работа прибыльная, по крайности,, на кормежку хватит. Вообще Гаврилка не в обиде на Лапицких, хотя Антип и воротит рыло. Ну, полюбился Акулине Антип, так что же Гаврилке, всю жизнь волком глядеть? Что надо было молодому Гавриле от девки, он успел взять еще до Антипа. И тем доволен. Гаврилка мужик не брезгливый: когда голодный—возьмет с чужого стола, но и не жадный: остались объедки — пользуйтесь. Антип мужик неплохой, но больно гонористый. Сколько раз подмывало Гаврилку поддеть Антипа, рассказать про шалости девки Акулины, да все молчал. Чего доброго, Антип с кулаками полезет, норов у него крутой. А теперь о покойнице и говорить как-то не пристало. Вот он, Антип, сидит с Тимофеем, поглядывает сычом. А Гаврилка так и рассмеяться готов оттого, что в любую минуту сможет уесть Антипа до самых печенок. Антип же этого не может. Слаба кишка у него, хотя и кулаки дубовые.
— Ну, добре, Тимофей Антипович, беритесь за детдомовское хозяйство. Дадут вам помощника, учителку свою обяжите,— сказал Гаврилка и продолжал, не прерываясь:— И последнее на сегодня. Приказано сдать двадцать коров от Метелицы.
Гаврилка умолк, зная, что это известие корябнет мужиков за самое нутро. Послышались вздохи, кряхтение, шепот, неразборчивое бормотание. Полезли мужики за кисетами, захрустели газетными листками. Такое дело без цигарки не обсудишь. Задымил и Гаврилка очередной папироской.
— Вот оно и зачинается,— обронил кто-то со вздохом.
Гаврилка пропустил эти слова мимо ушей. Но помощник Петро вытянулся, как гончая, завертел глазами, вглядываясь сквозь дым в хмурые лица. И староста принял строгий вид. Петро помощник хороший, только больно из кожи лезет, того и гляди, подсидит. Теперь верить людям никак нельзя, каждый волком глядит, хотя и называет по батюшке. Гаврилка себе на уме, знает, что творится за его спиной, видит по глазам, по голосу чует.
Выждав минутку, он сказал:
— Сами не отгоним — своих людей пришлют. Смекайте.
— Да где их взять? — донеслось от печки.— У каждого по одной.
— Ага,— поддакнул Лазарь,— по одной.
— Да это ж разор!
— По миру пустют!
— Коров на мясо? Да что же это?
— Завоеватель... Никуды не денешься, всегда так.
— Тише, договоришься.
— И хрен с ними!
Гаврилка побарабанил пальцами по столу, затянулся немецкой папироской.
— Найдем где взять, коли пораскинем мозгами. Ты, Петро, как думаешь?
— Думаю,— сказал Петро со злой усмешкой,— у тех, которые нашу скотину загоняли в колхоз. И нас — как скотину! А чего ж-, и при Советах им лафа, и сичас? Тут они командовали и на фронте офицерствуют, а мужику отдувайся? Кончилось их времечко!
— Но у кого детишков малых нету,— уточнил Гаврилка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177